Добавить статью
9:23 13 Февраля 2018 Обновлено 19:20 13 Февраля 2018 23482
Почему крупное восстание произошло только в Центральной Азии?
Административно-институциональные предпосылки восстания 1916 года
Томохико Уяма, PhD, профессор, Центр славянских и евразийских исследований, университет Хоккайдо, Саппоро, Япония

Несмотря на то, что многие исследователи изучают восстание 1916 года в Центральной Азии, до сих нет ответа на фундаментальный вопрос: Почему крупное восстание произошло только в Центральной Азии, тогда как мобилизация была объявлена также среди «инородцев» Сибири, Кавказа и Калмыкии? В этой статье я попытаюсь ответить на этот вопрос, анализируя некоторые институциональные и практические особенности администрации в Центральной Азии в царский период.

Многие советские и постсоветские историки утверждали, что главной причиной восстания был колониальный гнет, и высочайшее повеление о тыловых работах послужило лишь поводом к нему [История Казахской ССР…, 1979, 442—445]. Любопытно, что различие между причиной и поводом к восстанию было впервые отмечено на собраниях представителей уездной администрации, торгово-промышленных фирм и русского населения городов Ферганской области под председательством временного и. д. военного губернатора Павла Иванова в конце июля и начале августа 1916 г. Участники собраний высказались о том, что высочайшее повеление и принятие мер к проведению его в исполнение «послужило лишь поводом к возникновению наблюдавшихся в области беспорядков, самая причина каковых более глубока», заключающаяся в «особенностях туземцев и в их фанатизме», и «вероятна возможность заранее подготовленного внешнего влияния и пропаганда на почве религиозной и политической» [Восстание 1916 года…, 1960, 219—223]. Ранее в июле полковник П.П.Иванов руководил карательным отрядом, жесточайшим образом подавившим восстание в Джизаке. Во время гражданской войны он стал военным деятелем Белого движения под фамилией Иванов-Ринов и работал военным министром Временного Сибирского правительства. То есть, эта формулировка была первоначально использована для того, чтобы переложить ответственность за возникновение восстания с правительства и местной администрации на «фанатичное» население и внешнюю пропаганду.

Позднее некоторые чиновники различали повод и причину для более или менее объективного анализа восстания в Семиречье. Так, и.д. военного губернатора Семиреченской области Алексей Алексеев во всеподданнейшем рапорте от 4 марта 1917 г. писал: «Причины недовольства местных кочевников остаются в точности еще не выясненными, но, несомненно, одной из главных явилась широкая колонизация Семиречья русским элементом,… Ближайшим же поводом к возникновению беспорядков послужило неправильно понятое распоряжение о призыве туземцев на работы в тылу армии» [Там же, 405, 408].

Схожую позицию, хотя в обвинительном в отношении царской власти тоне, принял один из первых советских исследователей восстания 1916 года казахский коммунист Турар Рыскулов. Он писал: «Мобилизация на тыловые работы туземных рабочих послужила лишь поводом к восстанию туземцев Туркестана в 1916 году, а не основной его причиной. Главнейшие причины… заключались именно в тех глубоких, экономических и политических противоречиях, которые создавались в результате безудержно колониальной эксплуатации царизмом Туркестана в течение 50-ти лет своего владычества…» [Рыскулов, 1924, 268]. Именно такая формулировка прижилась в советской историографии, потому что она соответствовала марксистскому подходу, придающему большее значение социально-экономическим корням исторических событий, чем их вероятным причинам (или поводам). Нужно признать, что она полезна и для понимания восстания в Семиречье, где большое значение имело недовольство кыргызов земельным вопросом в связи с переселением русских крестьян [Akiyama, 2016, 127—147, 183—188]. Тем не менее, она сохраняет свое решающее значение наряду с самим призывом на тыловые работы в качестве повода восстания.

Как я ранее писал [Uyama, 2001, 80—83], само повеление о тыловых работах было одним из существенных причин восстания. Оно было подготовлено в спешке, без обсуждения в Государственной Думе и без консультации с генерал-губернаторами и губернаторами. Более того, приказ о привлечении населения «для работ по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии» без объяснения конкретного содержания этих работ спровоцировал распространение ложных слухов о смертельной опасности работ, якобы проводимых под обстрелом. Отсутствие в повелении указания способа и процесса мобилизации создало возможность ее манипуляции чиновниками и местными администраторами, которая породило недовольство народа.

Если само объявление о мобилизации было одним из главных причин восстания, то возникает вопрос: Почему крупное восстание произошло только в Центральной Азии, тогда как мобилизация была объявлена и инородцам других регионов империи? Вкратце рассмотрим ситуации в других регионах.

Часть калмыков Астраханской губернии выражала недовольство или избегало мобилизации, хотя многие подчинились высочайшему повелению, и 15 сентября начался призыв на тыловые работы. МВД предложило ламе калмыцкого народа принять меры к широкому разъяснению высочайшего повеления, и в рабочие команды были назначены гелюнги (священнослужители). А некоторые калмыки предложили сформировать для отправки на фронт калмыцкий полк на своих лошадях и за свой счет, но губернатор отклонил это предложение, считая, что калмыки таким образом намеревались перейти в казачество с целью получения земельных выгод [Максимов, 2014, 69; Очерки истории Калмыцкой АССР, 1967, 379—384].

Среди бурят Южной Сибири наблюдался рост переселения в Монголию вместе со скотом, которое раньше началось из-за трудного экономического положения в военное время, но теперь было связано с уклонением от мобилизации на тыловые работы. Однако активного сопротивления среди них не наблюдалось и уже в начале августа 1916 года была отправлена первая партия рабочих, хотя основная масса была мобилизована, как и в других регионах, после 15 сентября. В целом, свыше двадцати тысяч бурят были отправлены в Архангельск и северо-западный фронт при содействии нойонов (родовых правителей), буддийского и православного духовенства, и лекари-ламы сопровождали рабочих [История Бурят-Монгольской АССР, 1954, 470—473].

В Якутии тоже не было активного сопротивления, хотя многие выезжали в отдаленные участки, чтобы уклониться от мобилизации. Вскоре мобилизация была отменена правительством по ходатайству Ленского золотопромышленного товарищества, утверждавшего, что с призывом якутов, являвшихся главными поставщиками мяса, масла и других продуктов на прииски и работавших по заготовке и доставке лесных материалов, произойдет сокращение добычи золота. Лензолото также отказалось от предоставления своих пароходов для перевозки призванных якутов [Федоров, 2013, 218-227].

На Кавказе наместник великий князь Николай Николаевич в телеграмме от 24 июля 1916 года сообщил царю Николаю II, что одно известие о призыве вызвало глухое брожение, так как мусульмане, особенно те, кто сознавал себя способным нести военную службу, считали для себя тыловые работы зазорными. Он попросил царя дать ему полномочия привлечь мусульманское население Кавказа на военную службу и тыловые работы на добровольной основе, предупреждая, что иначе произойдут беспорядки. Соглашаясь с великим князем, царь отменил принудительную мобилизацию мусульман Кавказа на тыловые работы [Николай II…, 1925, 37, 138—140]. Как сообщил великий князь, в некоторых местностях Северного Кавказа ранее были протесты, иногда переходящие в вооруженные выступления. В частности, в селе Аксай Хасавюртовского округа, где преимущественно жили кумыки, в середине июля произошли крупные стычки между сельчанами и карательным отрядом, хотя они выступили против реквизиции подвод с лошадьми и извозчиками, а не непосредственно против призыва на тыловые работы [Суханова, 2011; Муцалханов, 2011].

Ситуация на Алтае была не менее неспокойной. Алтайцы, как и казахи, думали, что объявляя мобилизацию, царь нарушил обещание не брать их в солдаты, данное им во время присоединения к России. Мессианистское движение бурханистов, достигшее кульминации в 1904 году, снова активизировалось. В начале августа 1916 года на сборном пункте мобилизованные свыше 1 000 человек отказались от работы и пытались оказать сопротивление русскому начальству и казачьей команде, вооружившись камнями и палками. Однако позже военный отряд насильно реквизировал рабочих [Данилин, 1936; Зиновьев, Карих, 1997].

Таким образом, попытки уклониться от призыва на работы были широко распространены, и местами произошли и локальные сопротивления, но нигде кроме Центральной Азии не было массовых и продолжительных восстаний. Кавказ и Якутия отличались от Центральной Азии тем, что в этих регионах отменили принудительный призыв на работы. Это, конечно, немаловажная причина, учитывая, что такие же меры могли остановить эскалацию восстания и в Центральной Азии: в Ферганской области произошли беспорядки во многих городах и селениях с 9 по 16 июля, но не переросшие в крупные кровавые столкновения. Они прекратились сразу после того, как военный губернатор Александр Гиппиус самовольно объявил набор добровольцев на тыловые работы [Шварц, 2016]. Но имея в виду, что масштаб беспорядков, которые произошли сразу после объявления призыва, был сравнительно больше в Центральной Азии, невозможно объяснить отсутствие широкомасштабных насильственных выступлений в других регионах в связи поздней отменой призыва.

Различие ситуации можно частично объяснить спецификами других регионов. Так, можно предположить, что калмыки и буряты были сравнительно хорошо знакомы с работами, связанными с российской армией, поскольку часть их соплеменников служила в Донском, Оренбургском и Забайкальском казачьих войсках. А российские власти на Северном Кавказе, где неоднократно происходили восстания и беспорядки с XIX в., осторожно относились к нововведениям, чтобы не спровоцировать местное население. Подобная обстановка могла повлиять на вышеуказанное поведение губернатора Ферганской области, которая считалась самым неспокойным регионом в Центральной Азии. Но в настоящей статье я хотел бы обратить внимание на институциональную разницу в администрации между Центральной Азией и другими регионами.

В Центральной Азии не было метрических книг, и посемейные списки часто были неточными или утерянными. Когда был объявлен призыв на тыловые работы, местным («туземным») администраторам пришлось составлять список лиц, подлежавших мобилизации, не имея конкретных данных. Богатые люди и сама администрация часто манипулировали списком (или подозревались в том, что манипулировали) и меняли возраст, чтобы неугодные им были мобилизованы, а их сыновья — нет. Хотя формы сопротивления были различными, самым распространенным поведением на начальной стадии восстания в Центральной Азии были атаки на туземную администрацию и изъятие посемейных списков или списков призываемых.

Среди инородцев Российской империи православные христиане, такие как якуты и часть бурят и алтайцев, были записаны в церковные метрические книги. С 1828 года метрика была постепенно введена и в отношении мусульман, подведомственных Оренбургскому магометанскому духовному собранию и Таврическому магометанскому духовному правлению (отделенному от Оренбургского в 1831 г.). В 1873 году ведение метрических книг было распространено и на мусульман, подчиненных Закавказскому магометанскому духовному правлению [Усманова, 2015, 123]. Несмотря на то, что мусульмане Северного Кавказа официально не подчинялись никакому духовному собранию или правлению, муллы при приходских мечетях в этом крае вели метрические книги [Арапов, 2009]. Что касается буддистов, то у бурят ведение метрических книг было возложено на буддийские храмы к 1860—1870 гг., а у калмыков метрика была введена в 1904 году [Аюшеева, 2012, 169—170].

А в Туркестане российские власти не учредили духовного собрания. Казахи Оренбургского и Сибирского ведомств (т. е., территории нынешнего Казахстана кроме его южной части) подчинялись, хотя довольно формально, Оренбургскому магометанскому духовному собранию, но были выведены из его ведения в 1868 году. Впоследствии власти игнорировали многократные петиции казахов о возвращении их в ведение Оренбургского духовного собрания или организации особого для них духовного управления [Уяма, 2008, 143—148].

В целом, в Центральной Азии власти избегали придавать официальные статусы мусульманским духовным лицам и не возлагали на них административные работы. Такая политика была продиктована нежеланием поддерживать «фанатизм» оседлых мусульман официальным институтом и предотвратить рост влияния ислама среди кочевников.

Единственным регионом, где велись метрические книги была Внутренняя Казахская (Букеевская) орда, входившая в Астраханскую губернию и оставшаяся в ведении Оренбургского духовного собрания [Туремуратов, 2012]. И поэтому вполне закономерно, что в 1916 году там не произошло восстания [К истории восстания…, 1926, 56; Қаhарлы 1916 жыл, 1998, 121—122].

Отсутствие метрики и точных посемейных списков было следствием отстранения духовных лиц от административных дел и слабого контроля за работой туземной администрации, что являлось проявлением сегрегационного характера российской власти в Центральной Азии, глубоко не вникавшей в проблемы местного сообщества. Хотя русские чиновники имели огромную власть, их было мало, они плохо знали местные языки, и были практически не знакомы с местной жизнью. Российская власть могла бы заручиться помощью местных элит путем включения их в категорию российского дворянства, как делала раньше в отношении татар, башкир и народов Кавказа. В Центральной Азии этого сделано не было, за редким исключением, из-за презрения к кочевым народам и опасения в отношении мусульман, которое усилилось к периоду завоевания Туркестана.

Для осуществления своей власти, в частности для сбора налогов и сведений о местной ситуации, русские чиновники должны были опираться на местную администрацию, которой не позволяли занять высокие должности, такие как уездные и крестьянские начальники и участковые приставы. Более того, они с недоверием относились к туземной администрации, считая ее коррумпированной и скрывающей местные реалии, называя их «непроницаемой завесой» или «живой стеной» [Uyama, 2007, 47—48].

Действительно, после объявления призыва на тыловые работы многие туземные администраторы, духовные лица и другие влиятельные люди не могли или не желали выполнять посреднические роли ни в разъяснении значения высочайшего повеления, ни в успокоении народа. Ферганский губернатор Гиппиус просил мусульманских ученых разъяснить населению, что Коран не запрещает давать рабочих для нужд российской армии, но видя, что они не хотели этого делать, сам зачитал извлечения из Корана перед тысячной толпой в Намангане, чтобы «пробить столь несокрушимое средостение между администрацией и управляемым туземным населением» [Губернатор…, 1936, 189—191].

Местное население тоже часто не доверяло туземным администраторам, во многом из-за коррупции, связанной с выборами, введенными российской властью. Выборы на должности волостных управителей, сельских (аульных) старшин и народных судей стали ареной борьбы между родами и группировками, и кандидаты тратили большие суммы для покупки голосов и дачи взятки русским чиновникам. После вступления в должность туземные администраторы взимали незаконные налоги с населения для возмещения своих затрат [Uyama, 2003, 247—248]. Такое недоверие стало подоплекой того, что во время восстания 1916 года люди прежде всего атаковали туземных администраторов. В конце 1916 года помощник главного военного прокурора Владимир Игнатович отметил: «…среди населения упорно ходили слухи, что будто бы еще до войны некоторыми из представителей туземной администрации тайно от населения даны в Петрограде (во время юбилейных торжеств) подписки от его имени о готовности населения принять на себя воинскую повинность и что предстоящий набор есть результат именно этих подписок. Вообще мысль о том, что туземные власти — волостные управители, старшины и пятидесятники — продали население за большие деньги и что только благодаря этому на население свалилась теперь вся тяжесть новой повинности, хотя бы и рабочей, было общим убеждением населения,... » [Восстание 1916 года…, 1960, 68—69].

Русские чиновники не доверяли народам Центральной Азии в целом. В их докладах, записках и других документах очень часто встречаются такие слова, как «фанатизм», «неблагонадежность» и «низкая гражданственность». Именно такая характеристика этих народов служила доводом для их исключения из списка кандидатов обязательной воинской повинности и отклонения неоднократно предложенных проектов о формировании конной милиции (за исключением Туркменского конного полка) [Уяма, 2004, 194—209]. В результате, они остались неприобщенными к работе российской армии и восприняли призыв на тыловые работы со страхом.

Отсутствие доверия между русскими и туземными администраторами, между туземными администраторами и населением, и вообще между имперской властью и местным обществом, делало понимание властями местной ситуации поверхностным и принятые меры контрпродуктивными. Владимир Наливкин отметил, что российские власти не слышали и не хотели слышать голоса недовольства по поводу господства кафиров и деградации туземных администраторов и даже после Андижанского восстания 1898 года приписали это событие косности и фанатизму туземцев и проискам Англии и Турции, не обращая внимания на свои пороки [Наливкин, 2004, 99—104].

Как мы видели в начале этой статьи, аналогичное объяснение причин восстания фанатизмом и внешним влиянием повторилось и в 1916 году. Осознание своего незнания о деятельности местного общества подтолкнуло русских чиновников к безосновательному аресту людей, особенно представителей интеллигенции в качестве превентивной меры [Uyama, 2016, 696, 701].

Во время восстания 1916 года власти также часто прибегали к жестоким карательным мерам, не разбираясь в ситуации.

Особо стоит отметить, что российские власти с недоверием относились к интеллигентам-реформаторам с российским образованием, которые несмотря на то, что часто выступали с конструктивной критикой политики царского правительства, могли эффективнее других выполнять посреднические роли. И джадиды в Туркестане, и будущие лидеры казахской автономии Алаш призывали к поддержке российской армии во время Первой мировой войны. До начала войны видные казахские интеллигенты, такие как Алихан Букейханов, Ахмет Байтурсынов и Мир-Якуб Дулатов, критиковали европейские страны, в том числе и Россию, за корыстную и агрессивную внешнюю политику и выражали симпатию к антивоенному движению европейских социалистов. Но они активно помогали правительству в войне, полагая, что сотрудничество с государством в военное время докажет надежность и просвещенность казахов и позволит им получить больше политических прав после войны [Уяма, 2011, 13—19].

Вскоре после объявления войны Махмудходжа Бехбуди написал статью «Нужен патриотизм», а Хамза Хакимзаде Ниязи сочинил стихи «Молитва за Его Величества Императора». И казахские, и джадидские интеллигенты организовывали различные благотворительные мероприятия, такие как театральные и литературные вечера, чтобы собрать средства для фронта, в частности для мусульман в Карсской области [Uyama, 2001, 91—92; Khalid, 1998, 237—239].

Но когда началось волнение в связи с призывом на тыловые работы, под подозрение попали реформаторские интеллигенты, которых власти давно клеймили как неблагонадежных лиц и панисламистов. 20 июля 1916 года Астраханский губернатор Соколовский выслал из пределов Внутренней орды Бактыгерея Кулманова, бывшего члена Государственной Думы 1-го и 2-го созывов, который попросил губернатора предоставить льготные условия для казахов при призыве и поехал в Петроград с этой же целью [К истории восстания киргиз в 1916 г., 1926, 55]. А среди казахов Уральской области распространились слухи, что якобы видные казахские интеллигенты вели агитацию против мобилизации, и Оренбургское жандармское управление провело обыск в редакции газеты «Казак» и в доме Мир-Якуба Дулатова [Қойгелдиев, 1995, 183—184].

В Туркестане джадиды возглавили туземные комитеты содействия набору рабочих, созданные в конце августа в городах и уездах по инициативе генерал-губернатора Алексея Куропаткина. Благодаря их активным действиям в состав мобилизуемых мусульман были включены духовные лица, повара, знающие мусульманскую кухню, писари. Им также выделялась теплая одежда. Убайдулла Ходжаев, возглавивший комитет в Ташкенте, провел публичные совещания в городской думе и получил поддержку Куропаткина [Зияева, 2010, 7; Sahadeo, 2007, 180—181].

Он и другие деятели также успешно пригласили комиссию Государственной Думы в составе Александра Керенского и Кутлу-Мухаммеда Тевкелева для расследования ситуации в Туркестане. А некоторые русские чиновники очень негативно отреагировали на поднятие авторитета Ходжаева среди местного населения. В частности, временный и.д. Ферганского губернатора Иванов в декабре 1916 года попросил Куропаткина выдворить Ходжаева из Туркестанского края, написав следующую жалобу: «Ходжаев занял два номера в лучшей ташкентской гостинице, держит номер в другой, где и производит приемы туземцев со всего края. В приезд в Ташкент я лично был свидетелем приемов Ходжаевым целой толпы сартов, наполнявшей всю лестницу отеля «Националь». Из нищего подпольного адвоката Ходжаев в глазах туземцев стал сановником, получает возможность проживать огромные деньги, и туземцы свои прошения начинают адресовать прямо Ходжаеву, как лицу, по их мнению, облеченному громадной властью. Появляясь всегда в приемные дни у Вашего Высокопревосходительства со своими клиентами, Ходжаев уверял последних, что он является докладчиком Вашим по туземным делам.» [Восстание 1916 года в Туркестане…, 2016, 240—244].

В заключение следует отметить, что Центральная Азия была слабо интегрирована в Российскую империю во многих смыслах. Традиционные элиты не были включены в имперскую аристократию, туземные администраторы плохо функционировали как связующее звено между властью и обществом, а к местным интеллигентам с российским образованием русские чиновники относились с подозрением. Вследствие отстранения духовных лиц от административных дел и слабого контроля за работой туземной администрации власти не имели базовой информации о точной численности и возрастном составе населения. Народы Центральной Азии не обладали такими же правами и обязанностями как русское население не только потому, что они были отнесены к категории «инородцы» (или «туземцы»), но и из-за отсутствия избирательных прав на выборах в Государственную Думу с 1907 года и земств.

Правда, такая ситуация непосредственно не могла привести к катастрофе, и многие были довольны, в частности освобождением от воинской повинности. Но Первая мировая война потребовала мобилизации намного больших людских ресурсов, чем в мирное время. И призыв на тыловые работы, объявленный и осуществленный весьма непродуманным образом, ярко обнаружил противоречие между масштабом мобилизации в условиях Первой мировой войны, и слабой, отчуждающей местное население административной системой в Центральной Азии. Так что причины восстания 1916 года необходимо изучать в трех аспектах: системные проблемы в отношениях между имперской властью и местным обществом, влияние Первой мировой войны, и само объявление призыва на тыловые работы (см. мою статью «Восстание, рожденное в войне: влияние Первой мировой войны на катаклизм в Центральной Азии в международном контексте», которая будет опубликована в сборнике докладов международной научной конференции «Туркестанское восстание 1916 г.: факты и интерпретации» Москва, 23—24 мая 2016 г. — примеч. авт.).

Из сборника статей Международного научного совещания «Переосмысление восстания 1916 года в Центральной Азии», г.Бишкек, Кыргызстан, 20-21 мая 2016 г. Организаторами и партнерами Совещания были Американский университет Центральной Азии (АУЦА), Французский институт исследований Центральной Азии, Культурно-исследовательский центр Айгине и Миссия Столетия Первой Мировой войны.

Литература:

1. Арапов Д. Управление духовными делами мусульман Кавказа в Российской империи. — 2009. .

2. Аюшеева М. О некоторых архивных документах ЦВРК ИМБТ СО РАН по истории бурятского буддизма в XIX в. // Гуманитарный вектор. — 2012. — № 2. — С. 169—170.

3. Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане: сборник документов / Под ред. А. В. Пясковского и др. — М., 1960. — 794 c.

4. Восстание 1916 года в Туркестане: документальные свидетельства общей трагедии: сб. док. и материалов / Cост. Т. В. Котюкова. — М., 2016. — 468 c.

5. Губернатор в роли проповедника корана // Красный архив. Т. 75. — 1936. — С. 189—191.

6. Данилин А. Из истории национально-освободительного движения на Алтае в 1916 году // Борьба классов. 1936. № 9. .

7. Зиновьев В. П., Карих Е. В. Этнический аспект общественного движения в Сибири и на Дальнем Востоке накануне революции 1917 г. 1997. .

8. Зияева Доно. Восстание 1916 года в Туркестане. 2010. 9. История Казахской ССР с древнейших времен до наших дней. В 5-ти т. — Алма-Ата, 1979. — Т. 3. — 514 c.

10. История Бурят-Монгольской АССР. 2-е изд. — Улан-Удэ, 1954. — Т. 1. — 573 c.

11. История Бурятии. — Улан-Удэ, 2011. — Т. 3. — 464 c.

12. К истории восстания киргиз в 1916 г. // Красный архив. Т.3 (16), 1926. — 239 c.

13. Қаhарлы 1916 жыл — Грозный 1916-й год.: сб. док. и материалов. — Алматы, 1998. — Т. 1. — 423 c.

14. Қойгелдиев Мәмбет. Алаш қозғалысы. — Алматы, 1995. — 368 c.

15. Максимов К. Н. Калмыки в годы первой мировой войны // Вопросы истории. — 2014. — № 12. — С. 20—26.

16. Муцалханов Мавлет. Аксай: Историческая справка // Ёлдаш/Времена, 17 июня 2011 г. .

17. Наливкин В. П. Туземцы раньше и теперь [1913] // Мусульманская Средняя Азия: Традиционализм и XX век. — М., 2004. — С. 21—115.

18. Николай II и великие князья (родственные письма к последнему царю) / Под ред. В.П.Семенникова. — Ленинград, 1925. — 147 c.

19. Очерки истории Калмыцкой АССР: дооктябрьский период. — М.: Наука, 1967. — 497 c.

20. Рыскулов Т. Из истории борьбы за освобождение Востока (Восстание киргиз Туркестана против царизма в 1916 г.) // Новый Восток. — 1924. — № 6. — С. 267—270.

21. Суханова Н. И. Северный Кавказ в условиях Первой мировой войны. 2011.

22. Туремуратов И. А. Метрические книги Внутренней Киргизской (Букеевской) Орды (ВКО) в архивах Оренбургского Магометанского Духовного Собрания. 2012. .

23. Усманова Д. Мусульманские метрические книги в Российской империи: между законом, государством и общиной (вторая половина XIX — первая четверть XX вв.) // Ab imperio. — 2015. — № 2. — С. 106—153.

24. Уяма Т. Была ли исламская альтернатива? Место ислама в национальном движении казахов начала XX века // Шығыс. — 2008. — № 2. — С. 143—148.

25. Уяма Т. Взгляды царских генералов на кочевников и их воинственность (По поводу неосуществленного плана о сформировании конной милиции в Туркестане) // Урбанизация и номадизм в Центральной Азии: история и проблемы. — Алматы, 2004. — С. 194—209.

26. Уяма Т. Восприятие международной обстановки начала ХХ в. А. Букейханом и его современниками // «Алаш мұраты және тәуелсіз Қазақстан»: Халықаралық ғылыми-практикалық конференцияның материалдарының жинағы. — Астана, 2011. — С. 13—19.

27. Федоров В. И. Якутия в эпоху войн и революций (1900—1919). — Новосибирск, 2013. — 676 с.

28. Шварц В. Губернатор «с гвоздём». Часть 2. 2016. .

На иностранных языках:

29. Akiyama T. Yūboku Eiyū to Roshia Teikoku: Aru Kuruguzu Shuryō no Kiseki [Герой кочевников и Российская империя: путь одного кыргызского лидера. — Tokyo, 2016. — 248 pp.

30. Khalid A. The Politics of Muslim Cultural Reform: Jadidism in Central Asia. — Berkeley, 1998. — 328 pp.

31. Sahadeo J. Russian Colonial Society in Tashkent, 1865–1923. Bloomington, 2007. 326 pp.

32. Uyama T. Two Attempts at Building a Qazaq State: The Revolt of 1916 and the Alash Movement, in Stéphane A. Dudoignon and Komatsu Hisao, eds., Islam in Politics in Russia and Central Asia. — London, 2001. — pp. 77-98.

33. Uyama T. A Particularist Empire: The Russian Policies of Christianization and Military Conscription in Central Asia, in Uyama, ed., Empire, Islam, and Politics in Central Eurasia. — Sapporo, 2007. — pp. 23—63.

34. Uyama T. Repression of Kazakh Intellectuals as a Sign of Weakness of Russian Imperial Rule: The Paradoxical Impact of Governor A. N. Troinitskii on the Kazakh National Movement // Cahiers du Monde russe 56, No. 4 (2016). — pp. 681—703.

35. Uyama T. A Strategic Alliance between Kazakh Intellectuals and Russian Administrators: Imagined Communities in Dala Walayatïnïng Gazetí (1888–1902) in HAYASHI Tadayuki, ed., The Construction and Deconstruction of National Histories in Slavic Eurasia. — Sapporo, 2003. — pp. 237—259.

Стилистика и грамматика авторов сохранена.
Добавить статью
Комментарии
Комментарии будут опубликованы после проверки модератором.
Для добавления комментария необходимо быть нашим подписчиком

×