Роман Юлианович Почекаев, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Санкт-Петербург, Россия, ropot@mail.ru

Среди подданных Бухары, Хивы и Коканда были представители различных кочевых народов – казахов, каракалпаков, кыргызов, туркмен. Их история в период пребывания под властью среднеазиатских ханов неоднократно исследовалась специалистами – особенно в советский период. Однако основное внимание исследователи уделяли вопросам политической и социально-экономической истории кочевников, тогда как их правовое положение затрагивалось лишь косвенно. Кроме того, основными источниками в рамках таких исследований являются чаще всего документы «местного» происхождения, т.е. акты ханских канцелярий, судебные (казийские) решений, финансовые ведомости и т.д. Эти документы нередко содержат информацию, не отражающую реальную правовую ситуацию в том или ином ханстве, а порой и идеализирующую особенности отношений ханской администрации с кочевниками.

Гораздо более информативным источником, на наш взгляд, являются записки современников – иностранцев, побывавших в среднеазиатских ханствах и уделивших немалое внимание особенностям правовых отношений местных монархов и их кочевых подданных. Нельзя сказать, что исследователи прежде не обращались к этому виду источников, однако сами же исследователи отмечали, что записки путешественников использованы далеко не в той степени, в какой заслуживают – об этом, в частности, еще в 1961 г. писал Е.Э. Брегель [Брегель, 1961, с. 6]. Однако и позднее ситуация с использованием записок путешественников не сильно изменилась: если они и использовались, то, как и другие виды источников, при изучении политических, экономических, этнографических аспектов истории пребывания кочевых народов в подданстве среднеазиатских ханов [см., напр.: Плоских, 1977; Аминов, 2017].

В рамках данного исследования записки путешественников представляют интерес именно в качестве источника сведений о правовом положении кочевников как подданных монархов Средней Азии. Сразу считаем целесообразным подчеркнуть, что целью работы является отнюдь не извлечение из анализируемых источников сведений о праве самих кочевников (казахов, туркменов, кыргызов и пр.) – эта сфера уже давно и плодотворно исследуется специалистами. Предметом исследования являются особенности правоотношений кочевых подданных с администрацией Бухары, Хивы и Коканда, степень их интеграции в политико-правовое пространство ханств.

В XIX в., а точнее, с 1810-х по начало 1880-х гг. в ханствах Средней Азии побывало значительное число российских и западных путешественников, в записках которых имеются ценные сведения о регулировании отношений между властями ханств и их кочевыми подданными. Среди них – дипломаты и военные разведчики, ученые и торговцы. Хронология и профессиональная принадлежность авторов записок (а следовательно, и цели их поездок в Среднюю Азию) весьма различны, что и обусловило их внимание к различным аспектам правового статуса кочевников под властью среднеазиатских ханов.

Его особенности проявились уже в организации системы власти и управления. Если оседлые регионы каждого ханства делились на более-менее устойчивые административно-территориальные c5.375 0 единицы с четкой структурой управления (беки – амлякдары или юзбаши – аксакалы), то организовать такую систему у кочевников было весьма сложным. Поэтому монархи Бухары, Хивы и Коканда были просто-напросто вынуждены сохранять среди своих кочевых подданных их традиционные институты власти и управления и лишь старались обеспечить контроль над ними ханской администрации.

Наиболее широкой автономией пользовались казахские подданные хивинских ханов, что во многом объяснялось обстоятельствами их перехода под власть Хивы и политическими интересами монархов этого государства. Казахи Младшего жуза, уже в первой трети XVIII в. признавшие подданство Российской империи, в начале XIX в. стали в большом количестве откочевывать в пределы Хивинского ханства из-за реформ, проводимых российской администрацией в Казахстане в целях урезания властных полномочий местной элиты и, в конечном счете, упразднения традиционных институтов власти и управления.

Соответственно, хивинские ханы, претендовавшие на власть над Младшим жузом, видели в представителях казахской элиты, принявших их подданство, инструмент для достижения своей цели и, конечно же, всячески старались подчеркнуть намерение сохранить прежние институты власти – в первую очередь, власть ханов и султанов из рода Чингис-хана, а также влиятельных родоплеменных вождей-биев. И если в Казахстане под властью Российской империи (в Среднем и Младшем жузах) институт ханской власти был упразднен в 1822–1824 гг., то среди хивинских казахов он сохранился до начала 1870-х гг. [О слухах, 2016, с. 688] При этом ханы казахов утверждались в своем достоинстве волей хивинского монарха.

Номинально ханы, а также влиятельные султаны и бии у казахов, признававших власть Хивы, обладали всей полнотой власти над своими подданными и подчинялись напрямую хивинским монархам. Более того, власти Хивы старались в какой-то мере интегрировать их и в сановную иерархию ханства, жалуя почетные титулы и должности, приглашая принимать участие в официальных придворных церемониях и пр. Так, капитан П. Никифоров и поручик М.-Ш. Аитов, посетившие Хиву с дипломатической миссией в 1841 г., вели переговоры не только с ханом Алла-Кули, но и с казахскими правителями – султанами Каип-Гали и Джангази и с пятью биями [Залесов, 1862, с. 76–77]. Купец Абросимов, побывавший в Хиве в 1848 г., также упоминает, что на приеме у хана он видел трех казахских султанов [Рассказ, 1873, с. 364]. Н.П. Игнатьев и М.Н. Галкин, участники посольства в Бухару и Хиву 1858 г., упоминают казахского бия Азбергена, который считался влиятельных советником хивинского хана по вопросам взаимоотношений с русско-подданными казахами и самими русскими [Галкин, 1868, с. 177–178; Миссия, 1897, с. 92; см. также: О слухах, 2016, с. 677–679].

Впрочем, сами же упомянутые российские дипломаты отмечают, что представители казахской элиты Хивы непременно задавали им вопрос о возможности возвращения под власть России и прощении за свою антироссийскую деятельность. В сочетании с другими источниками, содержащими сведения о жестком контроле хивинских властей за казахскими ханами и султанами, постоянной смене ханов, нередко – пребывании ханов, султанов и биев под арестом и даже в заключении информация путешественников подтверждает тот факт, что статус казахов (в т.ч. и представителей рода Чингизидов) в Хивинском ханстве не являлся «режимом наибольшего благоприятствования», и их возможности были во многом ограничены.

Гораздо более тесно казахи были связаны с властями Кокандского ханства, поскольку обстоятельства принятия ими кокандского подданства были несколько иными. Казахи Старшего жуза ранее признавали власть независимого Ташкентского владения, которое в начале XIX в. было захвачено Кокандом, монархи которого, соответственно, унаследовали сюзеренитет и над Старшим жузом. Таким образом, в отличие от казахов Младшего жуза, которые перекочевывали в пределы Хивы и точно так же могли откочевать обратно в российские владения, казахи Старшего жуза фактически проживали на собственных территориях и управлялись собственными султанами и биями. В результате для обеспечения интеграции Старшего жуза в политико-правовое пространство Кокандского ханства монархи жаловали представителям казахской элиты сановные и воинские звания и даже назначали их беками и начальниками пограничных крепостей [Краткий дневник, 2012, с. 339]. Впрочем, подобные назначения зачастую сопровождались появлением при казахских правителях уполномоченных ханских чиновников, контролировавших их деятельность и лояльность Коканду.

Аналогичная ситуация складывалась и в отношении кыргызов, которые также при разных обстоятельствах признавали власть кокандских монархов во второй половине XVIII – начале XIX вв. Они также сохраняли свои традиционные властные институты биев и манапов и нередко лишь номинально признавали власть Коканда, а наиболее влиятельные из кыргызских правителей даже вели переговоры с кокандскими монархами как равные с равными [Путевые замечания, 2007, с. 245]. Однако во второй половине XIX в. началась практика назначения в качестве наместников Кыргызстана кокандских сановников. Например, как сообщает известный российский ученый и путешественник А.П. Федченко, когда в 1869 г. Коканд установил контроль над небольшим горным владением Каратегин, хан назначил в качестве правителя кыргызов Исмаила-токсабу, который с отрядом джигитов прибыл в Кыргызстан, чтобы не допустить участия местного населения в возможном мятеже только что подчиненного Каратегина [Федченко, 1871, с. 22–23].

Многочисленные туркменские племена, признавшие подданство Хивинского ханства еще в первой четверти XVIII в., к XIX в. были достаточно плотно интегрированы в его политико-правовое пространство. И если казахские подданные, по замыслу ханов Хивы, должны были бы содействовать постепенному распространению их власти на Казахстан, подвластный Российской империи, то туркмены играли куда большую роль во внутренней политике ханства.

Точно так же, как казахи и кыргызы, туркмены имели собственных правителей, наиболее влиятельные из которых провозглашались ханами, менее же значительных российские путешественники именуют «старшинами»: номинально (а в некоторых случаях и фактически) они также утверждались в своем достоинстве монархами Хивы. Хивинские ханы старались расположить к себе туркменскую правящую элиту теми же средствами, что и казахскую – жалуя чины и титулы, привлекая к участию в торжественных церемониях в столице и т.д. В частности, капитан Н.Н.Муравьев, побывавший с дипломатической миссией в Хиве в 1819–1820 гг., упоминает, что в ханском окружении много туркмен, в т.ч. и исполнителей ответственных поручений [Путешествие, 1822, ч. II, с. 66–67; см. также: Аминов, 2017, с. 101].

Впрочем, многие путешественники отмечают вольнолюбие туркмен и нередко – непризнание ими любой власти, причем не только иностранной (в данном случае – хивинской), но и собственных выборных вождей. Поэтому неудивительно, что даже факт официального утверждения хивинским ханом того или иного родоплеменного предводителя туркмен отнюдь не повышал легитимности последнего. Тот же Муравьев упоминает, что один такой старшина племени йомуд был вынужден бежать в Хиву от собственных подданных, и на его место долгое время никого не назначали [Путешествие, 1822, ч. I, с. 41].

Учитывая многолетнее пребывание туркменов в хивинском подданстве, не приходится удивляться, что они формально относились к ханам Хивы с большим уважением, титуловали их падишахами и считали своими не только светскими, но и духовными лидерами. Они также всегда охотно участвовали в ханских военных предприятиях – особенно в грабительских набегах на персидский Хорасан [Боде, 1856, кн. VII, с. 454]. Однако и в XIX в., по меткому замечанию Н.Н. Муравьева, туркмены считали себя «гостями» в Хивинском ханстве и считали возможным в любой момент перекочевать в пределы любого соседнего государства – Бухары, Персии, России [Путешествие, 1822, ч. II, с. 29; см. также: Куропаткин, 1879, с. 32].

Не приходится удивляться, что хивинские ханы старались обеспечить себе более полный контроль над многочисленными и беспокойными туркменскими племенами и даже позволяли себе ставить над ними наместников из числа своих сановников. Так, Г.Н.Данилевский и Т.-Ф. Базинер упоминают, что туркменами племени теке в 1830-е гг. управляли ханские чиновники, имевшие резиденцию в Мерве и формально обладавшие весьма широкими полномочиями в сфере управления и суда. Однако фактически текинцы этим наместникам фактически не подчинялись и даже порой убивали их, поскольку ханы, не желая настраивать текинцев против себя, не предоставляли таким чиновникам значительной охраны [Данилевский, 1851, с. 134–135; Базинер, 2006, с. 351].

В некоторых случаях наблюдалось своеобразное «сращивание» традиционных институтов власти туркмен и официальных административных институтов Хивинского ханства. Например, как сообщает А.Н. Куропаткин, в 1876 г. туркмены Ахалтекинского оазиса изъявили верность Хиве, и хан направил к ним своего наместника, которого те немедленно провозгласили одним из своих ханов [Куропаткин, 1879, с. 50]!

Впрочем, нередко активная интеграция туркменских предводителей в политическую жизнь Хивинского ханства имела весьма негативные последствия для Хивы и ее монархов. В середине 1850-х гг. туркмены активно участвовали в борьбе за трон, причем ими были убито несколько ханов из династии Кунграт. А в конце 1850-х – первой половине 1870-х гг. могущественный вождь туркменского племени йомуд Ата-Мурад-хан сам стал претендовать на ханскую власть в Хиве, заявляя о себе как о двоюродном брате хивинского хана и более достойном претенденте, причем надеялся, что русские поддержат его претензии как своего союзника [Миссия, 1897, с. 90; Гунаропуло, 1900, с. 580].

Довольно значительное количество туркмен племени эрсари жило в Бухарском эмирате, с 1820-х гг. признавая власть эмира. Однако, в отличие от своих хивинских сородичей, они со временем почти отошли от кочевого образа жизни, занявшись земледелием [Вамбери, 2003, с. 174], и в связи с этим утратили ту специфику, которая не позволяла среднеазиатским монархам распространять на своих кочевых подданных общую структуру управления. Под предлогом необходимости защиты Бухары от туркменских набегов из Хивы в долине Амударьи, где проживали туркмены-эрсари, было построено три крепости, каждая из которых стала центром отдельного бекства. При этом беками и амлякдарами (а также писцами и сборщиками налогов) назначались отнюдь не туркмены, а узбеки или персы (из местных туркмен назначались только аксакалы – главы отдельных селений). В результате население, насчитывавшее около 6 тыс. дворов, должно было содержать весьма многочисленный штат целых трех административных округов. Неудивительно, что эти туркмены были настроены крайне негативно по отношению к бухарским властям и охотно поддерживали любые восстания против эмира [Очерк, 1884, с. 45, 70].

Таким образом, сведения путешественников дают возможность сделать вывод, что, несмотря на сохранение традиционных институтов власти и управления у кочевых подданных, среднеазиатские ханы старались обеспечить себе контроль над ними – начиная от утверждения правителей у кочевников до назначения к ним в качестве наместников собственных сановников. Естественно, последний вариант был возможен лишь в то время, когда кочевые подданные уже довольно давно и плотно взаимодействовали с ханскими властями, восприняв в значительной степени систему государственных и правовых ценностей среднеазиатских государств.

В отличие от оседлого населения кочевники являлись «служилым сословием», т.е. несли воинскую обязанность, которую, впрочем, считали не столько повинностью, сколько почетным долгом и даже привилегией [Путешествие, 1822, ч. II, с. 107]. В связи с этим представляется небезосновательным сравнение туркменской конницы с казаками на русской службе [Аминов, 2017, с. 116]. Впрочем, среднеазиатские монархи по-разному использовали кочевые войска, что объяснялось особенностями военного дела в каждом из ханств.

Так, в Хивинском ханстве использование войск туркмен и казахов практиковалось весьма широко. Английский разведчик А. Конолли, побывавший в Хиве в 1829 г., сообщает, что на службе у хана находилось 12 тыс. конных туркмен, которые получали жалование – 20 золотых тилля в год [Conolly, 1838, p. 28]. После перехода ряда родоплеменных подразделений Младшего жуза в хивинские владения конница ханства пополнилась также и казахами, которые стали получать такое же жалование [Замечания, 2007, с. 211].

Многочисленное казахское и кыргызское население Кокандского ханства не привлекалось местными правителями на военную службу столь активно – по крайней мере, путешественники о таких примерах практически не сообщают. Вместе с тем, путешественники всячески подчеркивают стремление казахов и кыргызов перейти из кокандского подданства в российское [см., напр.: Северцов, 1860, с. 24; Венюков, 1868, с. 165], так что, вполне логичным представляется вывод, что власти Коканда просто-напросто не доверяли своим кочевым подданным и не рисковали привлекать их к своим военным кампаниям.

В Бухаре еще в первой трети XIX в. эмир Насрулла начал формировать постоянную армию на профессиональной основе, которая насчитывала в 1830-е гг. 19 тыс. солдат (сарбазов). Поэтому кочевники (в первую очередь, те же туркмены) привлекались к военным действиям в качестве ополчения, которое, впрочем, могло насчитывать почти такое же количество войск – 18 тыс. конников [Записки, 1983, с. 71]. Однако уже к середине XIX в. бухарские туркмены, которые, как уже отмечалось, почти полностью перешли от кочевого образа жизни к оседлому, как сообщает А. Вамбери, утратили склонность к военной службе [Вамбери, 2003, с. 174]. Кстати, в связи с военной службой британский дипломат и разведчик А. Бернс, побывавший в Бухаре в 1832 г., упоминает представителей еще одного кочевого народа – калмыков: согласно его сведениям, в столице эмирата имелась тысяча таких воинов [Путешествие, 1850, с. 487]. По-видимому, речь идет о представителях монгольского племени ойрат, выехавших из Джунгарии после ее разгрома империей Цин в середине XVIII в.: не доверяя собственным соплеменникам, эмир Насрулла предпочитал держать в столице «иностранный легион», который целиком зависел от монарха и, соответственно, был ему верен.

Помимо военной службы, кочевники имели и другие обязанности перед своими сюзеренами – в первую очередь, по уплате налогов и сборов. Налоговая система среднеазиатских ханств, уже неоднократно исследовавшаяся специалистами, была сложной и весьма разносторонней, включая в себя как мусульманские, так и местные традиционные виды налогов и сборов. Однако, как и систему управления, распространить ее на кочевников в полной мере монархи Бухары, Коканда и Хивы не имели возможности. Объем уплачиваемых налогов и сборов, а также повинностей зависел от степени удаленности кочевий тех или иных родов и племен, а также их отношений с властями ханств в конкретный период времени.

Так, например, казахские подданные хивинских ханов должны были платить традиционный мусульманский налог закят – 5 тилля с сорока голов скота. Однако казахские ханы и султаны не могли эффективно организовать сбор этого налога, поэтому из Хивы в казахские кочевья направлялись чиновники «закятчи», которым также не всегда удавалось выполнить свою задачу: кочевники либо отказывались платить, либо просто-напросто уезжали и скрывались от ханских сборщиков [Данилевский, 1851, с. 136; Записка, 1983, с. 86].

Впрочем, некоторые наиболее влиятельные казахские правители не только сами обеспечивали сбор налогов со своих подданных в пользу Хивы, но и обладали собственными прерогативами в налоговой сфере. Например, российский военный разведчик И.В.Виткевич, проезжая через хивинские владения в 1833 г., побывал у султана Джангази (Маненбая), которого хивинские власти утвердили ханом Младшего жуза: этот правитель сам собирал налоги, причем часть оставлял себе [Записка, 1983, с. 89–90]. Вышеупомянутый купец Абросимов сообщает о встрече с неким казахским султаном, подданным Хивы, который взимал пошлину за речную переправу [Рассказ, 1873, с. 362]. Примечательно, что аналогичным образом действовал и другой казахский правитель – султан Тимур, считавшийся подданных бухарского эмира. Как сообщает ученый и дипломат П.И.Демезон, он сам собирал налоги со своих подданных, а также торговые пошлины с проезжавших через его владения караванов, в т.ч. и бухарских. При этом он по собственному усмотрению мог освободить тех или иных торговцев от уплаты пошлин на определенный срок, а потом вновь обложить их такими пошлинами [Записки, 1983, с. 30–32].

Туркмены в Хивинском ханстве, в отличие от казахов, не представляли единую «базу налогоплательщиков»: уровень налогообложения зависел от особенностей отношений с ханской администрацией. Так, самые многочисленные племена йомуд и теке лишь изредка платили закят ханским чиновникам, равно как и племя човдур, кочевавшее на побережье Каспийского моря и пользовавшееся своей удаленностью от ханских владений. Зато некоторая часть туркменских племен човдур, йомуд, эрсари, кара-ташлы и гоклен, «за какую-то непокорность» переселенная ханом Мухаммад-Рахимом I в район Куня-Ургенча, и занимавшаяся преимущественно земледелием, должна была платить практически все те налоги, что и оседлое население ханства. Мервские туркмены-текинцы, у которых также было развито земледелие, помимо закята, должны были платить налог зерном, как сообщает Г.Н.Данилевский, правда, отмечая при этом, что «хан обходится с ними несколько человеколюбивее, нежели с прочими своими подданными, опасаясь их силы и воинственного духа» [Данилевский, 1851, с. 94, 95].

Опасение восстановить против себя туркмен выражалось и в том, что ханы зачастую не требовали от них несения повинностей. В результате, как отмечал инженер и дипломат П.М.Лессар, побывавший в Хиве в 1881 г., даже после установления над Хивой российского протектората туркмены-йомуды по-прежнему отказывались нести какие-либо обязанности перед хивинскими ханами и даже не занимались поддержанием дорог в собственных владениях [Лессар, 1884, с. 210–211].

Наиболее тяжелым было положение каракалпаков, которые, будучи изначально кочевниками, со временем из-за недостатка мест для кочевания были вынуждены фактически превратиться в земледельцев [см.: Путешествие, 1822, ч. II, с. 26; Базинер, 2006, с. 350]. Как и другие представители кочевого населения, они несли воинскую повинность, но при этом платили налоги и несли повинности подобно представителям оседлого населения. Согласно сообщению чиновника и востоковеда А.Л. Куна, побывавшего в Хивинском ханстве в 1873 г., еще при Мухаммад-Рахиме I, т.е. в первой четверти XIX в. у каракалпаков была введена «подать по соглашению», составлявшая 20 тыс. тилля вне зависимости от количества земли. Те каракалпаки, которые занимались хлебопашеством на «падшалычных землях», т.е. считавшихся собственностью хана, должны были сдавать в качестве своеобразной арендной платы 2 батмана зерна с каждых 5 или даже 4, т.е. 40–50% урожая.

Каракалпаки, в отличие от казахов и туркмен, также несли многочисленные повинности, поставляя работников для очистки арыков (казучи), починки мостов (копирши), поддержания плотин и дамб на Амударье. Как отмечал Кун, среди 27 тыс. работников, ежегодно отрабатывавших эти повинности, 6 тыс. составляли именно каракалпаки. При этом контроль за уплатой ими налогов и отбытием повинностей осуществляли не их собственные правители, а высшие сановники Хивинского ханства – кушбеги и мехтер [см.: Камалов, 1958, с. 145–148].

Более того, именно в местах проживания каракалпаков ханы позволяли себе то, что не могли позволить в местах проживания других своих кочевых подданных: они объявляли те или иные земельные владения «куруками», т.е. заповедными территориями, фактически превращая их в свою собственность. Морской офицер и ученый А.И. Бутаков, в частности, упоминает, что хан объявил запретным для кочевок остров Токмак-Ата, на котором была обнаружена могила святого. Теперь не только местное население было изгнано с этой земли, но и паломники за право поклониться могиле святого должны были сдавать ханским чиновникам некоторое количество ягоды «джида» [Дневные записки, 1953, с. 39].

Возможность подчинить себе кочевников и заставить их платить налоги и нести повинности хивинские ханы получали благодаря своей «водной политике»: по их приказанию изменялись русла рек, строились плотины и дамбы, в результате чего население тех или иных регионов было вынуждено подчиняться ханской воле: такая практика борьбы с восставшими кочевниками использовалась хивинскими ханами еще в XVIII в. [Бартольд., 1965, с. 182–183].

Аналогичным образом действовали и кокандские ханы: на Сырдарье была поставлена плотина Кара-Бугут, препятствовавшая поступлению воды из Сырдарьи, что поставило несколько казахских родов в зависимость от ханских чиновников и заставило осесть в районе Ак-Мечети и заняться хлебопашеством. Соответственно, на них были возложены многочисленные налоги и сборы, взимавшиеся не только в пользу хана, но и в карман местных беков-наместников, а также обязанность строить укрепления и поддерживать их состояние [Бутаков, 1857, с. 108–109]. Согласно сведениям российского чиновника И.Батыршина, участвовавшего в походе оренбургского генерал-губернатора В.А. Перовского на Ак-Мечеть в 1853 г., с местного населения взимались салык (налог скотом в зимний период), скот на зарез (100 баранов с каждого родоплеменного отделения), провиант для нукеров бека и фураж для их лошадей, а также специальный сбор за молитву бека в связи с началом уборки урожая [Краткий дневник, 2012, с. 347–350]!

В отличие от присырдарьинских казахов, кыргызы не находились в такой зависимости от кокандских ханов и, подобно хивинским туркменам, могли себе позволить некоторые «вольности». Нередко случалось так, что кыргызы просто-напросто не пускали ханских сборщиков на свои земли. На кыргызов, проживавших в горах Алатау, была возложена поставка леса для ханских нужд, но они не только сами ее не осуществляли, но и препятствовали ханским лесорубам осуществлять свою работу даже когда те сулили кыргызам компенсацию [Записки, 2007, с. 268]. Лишь к концу 1860-х гг. кокандским властям удалось распространить на кыргызов основные налоги ханства – закят, харадж, сборы на содержание войск (3 барана с каждой юрты или эквивалент в зерне) и др. [Венюков, 1868, с. 164].

В Бухарском же эмирате, где, как уже отмечалось, не было столь значительного присутствия кочевого населения, власти ограничивались тем, что брали с подвластных казахов лишь закят, не «обирая» их [Ханыков, 1843, с. 74–75].

Как видим, в налоговой сфере отношений ханских властей и кочевых подданных среднеазиатских монархов имела место та же тенденция, что и в сфере организации управления: по мере интеграции в правовое пространство ханства (как правило, путем «оседания» на землю) кочевники все больше сближались по статусу с местным населением, и на них распространялись соответствующие налоги и повинности. Только наиболее многочисленные и влиятельные племена (в первую очередь, туркменские) по-прежнему сохраняли свой особый статус, проявлявшийся лишь в символической уплате основного мусульманского налога – зякета.

Специфика правового положения кочевников проявлялась и в сфере преступлений и наказаний. Обладая широкой автономией, кочевники имели собственных судей, которые разбирали споры и определяли наказания на основе обычного права. Правом суда обладали ханы, юзбаши или амлякдары, а также и представители местного самоуправления – аксакалы. Они могли разбирать любые дела и приговаривать к любым наказаниям, кроме смертной казни: такие приговоры утверждались хивинским ханом [Abbott, 1884, р. 294]. Впрочем, в ряде случаев ханы могли делегировать своим чиновникам широкие полномочия в судебной сфере: так, согласно участникам дипломатической миссии в Хиву 1842 г., ханский наместник у мервских туркмен мог выносить и смертные приговоры [Данилевский, 1851, с. 135; Базинер, 2006, с. 251].

Отдельные путешественники, впрочем, упоминают о наличии среди кочевников (в частности, казахов и туркмен) мусульманских судей – казиев, которые могли либо непосредственно назначаться по воле хивинских ханов, либо выбираться населением и затем утверждаться ханами. Нередко достоинство казия являлось наследственным: сын предыдущего судьи отправлялся в Хиву, где получал соответствующее образование и возвращался в родные кочевья уже законным преемников своего родителя [Боде, 1856, кн. VIII, с. 452–453; см. также: Путешествие, 1822, ч. I, с. 41].

Таким образом, автономия кочевников распространялась на уголовную и процессуальную сферу. Хивинские ханы выступали чаще всего в качестве третейских судей, когда возникал спор между представителями разных племен или разных кочевых народов из числа их подданных [Путевой журнал, 1868, с. 277]. И только в случае совершения самых опасных преступлений ханские власти непосредственно вмешивались и выносили решения о наказании преступников.

Так, ученый и путешественник К.К. Боде сообщает, что хивинские ханы жестоко наказывали туркменов за попытки выйти из-под их власти и откочевать в другие государства. В качестве примера он приводит племя гоклен, которое перекочевало в Хиву из Персии, но неоднократно пытавшееся откочевать обратно. Ханы приказывали схватить беглецов (примечательно, что в погоню за ними отправлялись отряды из другого туркменского племени – текинцев, издавна враждовавших с гокленами), после чего виновных казнили весьма жестоким образом: привязывали к пушке и выстреливали [Боде, 1856, кн. VII, с. 184]. А. Вамбери сообщает о суровом наказании хивинским ханом представителей туркменского же племени човдуров за разграбление его каравана и убийство караванщиков. Из трехсот нападавших большинство было продано в рабство, а предводители (аксакалы) были ослеплены [Вамбери, 2003, с. 106–107].

Вероятно, как преступление против государства хивинские ханы воспринимали отказ кочевников платить налоги: в ряде случаев ханы отправляли против таких «строптивых» подданных войска, которые порой даже сами возглавляли [Базинер, 2006, с. 351].

Интересно отметить наблюдение Н.Н. Муравьева о том, что наказания, осуществлявшиеся именем хана и по ханской воле, туркмены считали оскорблением и грозили ханским судьям и исполнителям наказаний местью [Путешествие, 1822, ч. II, с. 68]. Это лишний раз подтверждает право кочевников на самостоятельный суд, и любое вмешательство ханских чиновников они воспринимали как попрание их законных прав и привилегий.

Еще в большей степени «неприкосновенной» считалась сфера частноправовых и в особенности семейных отношений у кочевых подданных среднеазиатских ханов. Любые попытки распространить на нее принципы, действовавшие в отношении оседлого населения, вызывали резко враждебную реакцию со стороны кочевников.

Так, И.В. Виткевич упоминает, что хан Алла-Кули решил выдать туркменскую девушку замуж за хивинца: из-за этого ее племя «поссорилось и подралось было ныне с хивинским ханом», который вмешался в семейные правоотношения туркмен и нарушил принцип, согласно которому они не выдавали дочерей замуж за «инородцев». В результате «хан уступил, они опять помирились» [Записка, 1983, с. 88].

Когда возле Ак-Мечети была возведена вышеупомянутая плотина Кара-Бугут, кокандские чиновники не ограничились обложением местных казахов налогами, сборами и повинностями – они стали забирать себе их жен и дочерей. Подобная практика, обычная среди оседлого населения Средней Азии, привела к восстанию казахов, которые в 1852 г. разрушили эту плотину [Бутаков, 1857, с. 109].

Подводя итоги вышесказанному, можно сделать несколько выводов на основе анализа записок путешественников об особенностях взаимоотношений среднеазиатских монархов и их кочевых подданных.

Прежде всего, можно с уверенностью говорить об особом правовом статусе кочевников, сохранении у них значительной автономии в различных сферах правоотношений, действия традиционных институтов, принципов и норм власти и права.

Вместе с тем, со временем (преимущественно во второй половине XIX в.) стала проявляться тенденция все большей интеграции кочевников в политико-правовое пространство соответствующего государство. Это проявлялось и в появлении у кочевников наместников из числа ханских сановников, и постепенного распространения на них системы налогов, сборов и повинностей, действовавших в отношении оседлого населения ханств. Тем не менее, некоторые сферы (такие как уголовно-правовая или семейная) и в условиях интеграции кочевников в политико-правовое пространство среднеазиатских ханств, как правило, не подлежали изменениям и сохранялись в традиционном для кочевых обществ виде. Кроме того, распространение на кочевников системы управления и правового регулирования отношений, действовавшей в том или ином ханстве, зависела от различных условий – в частности, степени отдаленности кочевников от центральных регионов ханства, средств влияния на жизнь и благосостояние кочевых подданных и т.д.

Наконец, можно согласиться с мнением современных специалистов, что официальный правовой статус кочевников (особенно многочисленных и влиятельных казахских и туркменских племен) не соответствовал их реальной роли в жизни среднеазиатских ханств [см.: Аминов, 2017, с. 115–116]. Это несоответствие неоднократно являлось причиной как внутренних мятежей кочевых подданных, так и их все чаще проявлявшимся стремлением перейти в подданство России.

Р.Ю.Почекаев, «Кочевые подданные среднеазиатских ханов: особенности правового статуса в записках путешественников XIX века», Труды Института востоковедения РАН, Вып. 7: Тюркские кочевники в Азии и Европе: цивилизационные аспекты истории и культуры / Отв. ред. и сост. Д.Д. Васильев, сост. Д.Д. Васильев, Ю.И. Дробышев, И. Зимоньи. – М.: ИВ РАН, 2018. – 268 с.

Литература

1. Аминов И.И. Организационно-правовые основы становления и развития российско-туркменских отношений (1714-1917 гг.). М.: Юрлитинформ, 2017. 344 с.

2. Базинер Т.-Ф. Естественно-научное путешествие по Киргизской степи в Хиву // История Казахстана в западных источниках XII–XX вв. Т. 5. Немецкие исследователи в Казахстане. Ч. 1 / Пер. с нем. Л.А. Захаровой. Алматы: Санат, 2006. С. 283–360.

3. Бартольд В.В. К истории орошения Туркестана // Бартольд В.В. Сочинения. Т. III. Работы по исторической географии. М.: Наука, 1965. С. 95–233.

4. Боде К.К. Очерки Туркменской земли и юго-восточного побережья Каспийского моря // Отечественные записки. 1856. Кн. VII. С. 121–194.

5. Боде К.К. Очерки Туркменской земли и юго-восточного побережья Каспийского моря // Отечественные записки. 1856. Кн. VIII. С. 418–472.

6. Брегель Ю.Э. Хорезмские туркмены в XIX в. М.: Изд-во восточной литературы, 1961. 442 с.

7. Бутаков А.И. Краткое описание реки Сыр-Дарьи от форта Перовский до устьев // Морской сборник. 1857. № 3. С. 107–122.

8. Вамбери А. Путешествие по Средней Азии / Пер. с нем. З.Д. Голубевой; пред. В.А.Ромодина; коммент. В.А. Ромодина, С.Г. Агаджанова. М.: Восточная литература, 2003. 320 с.

9. Венюков М. Путешествия по окраинам Русской Азии и записки о них. СПб.: Типография Императорской академии наук, 1868. 528 с.

10. Галкин М.Н. Этнографические и исторические материалы по Средней Азии и Оренбургскому краю. СПб.: Изд. Я.А. Исакова, 1868. 336 с.

11. Гунаропуло С.А. В туркменской степи (Из записок черноморского офицера) // Исторический вестник. 1900. № 11. С. 565–583.

12. Данилевский Г.Н. Описание Хивинского ханства // Записки императорского русского географического общества. Кн. 5. СПб., 1851. С. 62–139.

13. Дневные записки плавания А.И. Бутакова по Аральскому морю в 1848–1849 гг. Ташкент: Изд-во АН УзССР, 1953. 52 с.

14. Залесов Н. Посольство в Хиву капитана Никифорова в 1841 г. // Военный сборник. 1862. № 9. С. 41–92.

15. Замечания поручика Абдунасыра Субханкулова о своей поездке из Оренбурга в Хиву летом 1818 г. // История Казахстана в русских источниках. Т. VI. Путевые дневники и служебные записки о поездках по южным степям. XVIII–XIX века. Алматы: Дайк-Пресс, 2007. С. 206–218.

16. Записка И.В. Виткевича // Записки о Бухарском ханстве. М.: Наука, 1983. С. 17–83.

17. Записки о Кокандском ханстве хорунжего Н.И. Потанина (12 августа 1829 – 24 марта 1830 гг.) // История Казахстана в русских источниках XVI–XX веков. Т. VI. Путевые дневники и служебные записки о поездках по южным степям. XVIII–XIX века. – Алматы: Дайк-Пресс, 2007. С. 254–299.

18. Записки П.И. Демезона // Записки о Бухарском ханстве. М.: Наука, 1983. С. 17–83.

19. Камалов С. Народно-освободительная борьба каракалпаков против хивинских ханов в XIX в. // Материалы и исследования по этнографии каракалпаков / Под ред. Т.А.Жданко. М.: Изд-во АН СССР, 1958. С. 133–206.

20. Краткий дневник, веденный переводчиком Искендером Батыршиным во время похода на Акмечеть. 1853 г. / Пред., подгот. текста, коммент. И.В. Ерофеевой, Б.Т. Жанаева // История Казахстана в документах и материалах. Вып. 2. Астана: Общество инвалидов – Чернобылец, 2012. С. 279–372.

21. Лессар П.М. Заметки о Закаспийском крае и соседних странах (Поездка в Персию, Южную Туркмению, Мерв, Чарджуй и Хиву) // Записки Кавказского отдела Императорского русского исторического общества. Кн. XIII. 1884. С. 161–211.

22. Миссия в Хиву и Бухару в 1858 году флигель-адъютанта, полковника Н. Игнатьева. СПб.: Государственная типография, 1897. 278 с.

23. Куропаткин А. Туркмения и туркмены. СПб.: Типография В.А. Политики, 1879. 57 с.

24. О слухах и событиях в Средней Азии. Т. 1. 20 апреля 1853 г. – 31 июля 1862 г.: Сб. документов / Сост. Б. Т. Жанаев. Караганда, 2016. 800 с.

25. Очерк долины Аму-Дарьи. Расспросы капитана 3-го Западно-Сибирского линейного батальона Быкова. Ташкент 1880 г. // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Вып. IX. СПб., 1884. С. 34–73.

26. Плоских В.М. Киргизы и кокандское ханство. Фрунзе: Илим, 1977. 368 с.

27. Путевой журнал переводчика армянина Турпаева, посланного в 1834 г. из Ново-Александровского укрепления в Хиву // Галкин М.Н. Этнографические и исторические материалы по Средней Азии и Оренбургскому краю. СПб.: Изд. Я.А.Исакова, 1868. С. 264–285.

28. Путевые замечания лекаря Омского гарнизонного полка Ф.К. Зибберштейна (17 июля – 12 октября 1825 г.) // История Казахстана в русских источниках XVI–XX веков. Т. VI. Путевые дневники и служебные записки о поездках по южным степям. XVIII–XIX века. Алматы: Дайк-Пресс, 2007. С. 222–253.

29. Путешествие в Бухару лейтенанта Ост-Индской компанейской службы Александра Борнса. Ч. 3. М.: Изд. П.В. Голубкова, 1850. 628 с.

30. Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах гвардейского генерального штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров. Ч. I. М.: Типография Августа Семена, 1822. 179 с.

31. Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах гвардейского генерального штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров. Ч. II. М.: Типография Августа Семена, 1822. 144 с.

32. Рассказ торговца Абросимова о его поездке в Хиву // Материалы для статистики Туркестанского края. Ежегодник / Под ред. Н.А. Маева. Вып. II. СПб., 1873. С. 353–377.

33. Северцов Н. Месяц плена у Коканцев. СПб.: Типография Рюмина и Комп., 1860. 98 с.

34. Ханыков Н. Описание Бухарского ханства. СПб.: Типография Императорской академии наук, 1843. 279 с.

35. Abbott J. Narrative of a Journey from Heraut to Khiva, Moscow and St. Petersburg during the last Russian Invasion of Khiva. Vol. II / 3rd ed. London: W.H. Allen & Co., 1884. 329 р.

36. Conolly A. Journey to the North of India overland from England through Russia, Persia and Affghaunistan. Vol. I / 2nd ed., rev. London: R. Bentley, 1838. 350 р.