Каждый, кто работал в архивах, не раз и не два испытывал чувство досады и разочарования, когда вдруг, внезапно обрывалась найденная с большим трудом нить прошлого. Этого не избежать, ведь даже самые лучшие собрания документов фрагментарны. Вместе с тем любая бумага, даже единичная, пусть даже ее обрывок (что касается документов военного времени, то они нередко и есть обрывки в самом прямом смысле этого слова), может оказаться важной деталью общего образа определенного периода истории.
По теме «Эвакуация населения западных районов СССР в Среднюю Азию и Казахстан» государственные архивы хранят информацию первостепенного значения, пригодную, прежде всего, для статистического анализа материала: более или менее достоверные данные о числе лиц, прибывших в эти края с оккупированных немецкими войсками территорий, о том, куда они направлялись, где были расселены, какие виды работ выполняли, какой процент из них был охвачен системой образования и здравоохранения, какая часть из них вернулись на родину после окончания войны и т. д.
Однако так ли надежны архивы как хранилища Истории?
Во-первых, как было замечено, ни один архив не является полным. То, что в архивах Средней Азии нет документов о пребывании здесь тех или иных польских граждан (из категории «Население западных районов СССР»), не отменяет факта, что они здесь находились.[2] Кроме того, архивный документ, уже тем, что систематизирован, придает хаосу минувших дней вид некоего порядка, целесообразности, а это зачастую ведет к упрощениям и отдаляет от реальности. Наконец, в подавляющем большинстве в архивах содержатся документы, изданные государством и лишь те - из принадлежащих негосударственным организациям и частным лицам, - которые представляют интерес для государства и не иначе как для государства имеют определенную ценность. Понятно, что они отражают государственную точку зрения. Между тем жизнь маленького человека, который, по сути, и есть лицо истории, обычно остается за стенами архивов.
Но чего стоит «историческая правда», если путь к ней лежит через описание официальных бумаг, а не людских судеб?
Достоверно воссоздать прошлое, реконструировать события и фактологически, и психологически позволяет сопоставление государственно-архивного документа с документом «живым», личным, частным: воспоминаниями, особенно если они написаны по свежим следам, дневниками, письмами, записками, фотографиями определенного времени. В них, в каждом их слове, в каждой детали тоже живет История. Кажется, именно такое сопоставление, а иногда и столкновение свидетельств разного типа позволяет высечь искру правды.
Подобная реконструкция бывает подсказана документом, найденным в государственном архиве: бумага не забывается, не отступает, велит разведывать, что стало с его условным «героем», о котором чаще всего почти ничего не известно – разве что фамилия. Иногда, напротив, поиски в этом направлении инициирует встреча с человеком, пережившим те или иные события, его повествование, которому начинаешь искать подтверждения (или опровержения) в архивах. Реконструируя прошлое таким образом, исследователь становится своего рода связным между документом и человеком.
Применительно к теме «Польские граждане в Средней Азии в годы Второй мировой войны», архивы, послушно следуя за государственной «лингвистикой», заведомо или бессознательно лживой, именуют «эвакуированными» всех прибывших в Среднюю Азию и Казахстан в этот период: и собственно эвакуированных, т.е. организованно перемещенных из западных районов СССР в тыловые районы страны, и беженцев, спасавшихся от гитлеровцев, и депортированных, т. е. переселенных сюда насильственно после того, как в сентябре 1939 г. восточные польские земли были заняты Красной Армией. Однако среди польских евреев в Средней Азии и Казахстане эвакуированных было меньше всего – в основном это были как раз беженцы, а также депортированные, многие из которых успели отсидеть свое в ГУЛАГах или пройти через сибирскую ссылку.
Пояснения требует и выражение «польские граждане», т. к. большинство из них к моменту прибытия в Среднюю Азию уже не были польскими гражданами – они были лишены польских паспортов, а взамен им были вручены советские «серпастые и молоткастые». Впрочем, случалось и обратное: при необходимости, «бывшими польскими гражданами» именовали и тех, кто категорически отказался отдавать свой национальный паспорт и принимать советское гражданство.
Любопытно, что и сами поляки в своих дневниках и письмах называют свое место пребывания в Средней Азии «эвакуацией». Но в их речи это всего лишь советская реалия, «политкорректный» русицизм. Они широко использовали и другие русские слова, обозначавшие новые для них понятия: ewakopunkt, milicja, łagier, trudarmia, strojbat, rаbkolonna, komandirowka, wyzow, czachotka, bieżeniec...
Те, о ком ниже пойдет речь - польские евреи, - были в большинстве своем именно беженцами. И они, несомненно, отдавали себе в этом отчет. Многие из них были дважды беженцами: вначале уходили (по-польски беженцы – uchodźcy) из оккупированной гитлеровцами Польши, потом снимались с мест, к которым едва начали привыкать, в западных областях СССР.
Эвакуированные прибывали в Среднюю Азию эшелонами, беженцы – как придется. Бежали по мере приближения опасности, за тысячи километров, которые невозможно было преодолеть одним махом. Останавливались в разных пунктах на недели и месяцы – в поисках крова, пристанища, спасения. Но русское слово «беженец» «опускало» эти значения и подчеркивало само движение: в нем - тревога, страх, тяжелое дыхание, биение сердца, словно выскакивающего из груди … Вот один из маршрутов членов польско-еврейской семьи Окрент (в их собственном пересказе): «После нападения гитлеровцев на Советский Союз Ушер Окрент посадил жену и дочь двух месяцев от роду в последний эшелон, уходивший из Львова. Вначале попали в колхоз в Сталинградской области, потом на Урал, в Лысьву….». Конечной остановкой была, таким образом, граница Европы и Азии. А это строки из письма сестры Ушера Зоси Окрент: «Я … вышла из Львова 28-го [июня 1941 г.]. 29-го, в Тарнополе, узнала, что ты там был… но мы разминулись. Через Киев дошла до Ростовской области, где почти три месяца работала в совхозе. Но оставаться в Ростове было опасно, и я снова двинулась в путь, голая, босая, – в Азию, хотя все во мне противилось этому решению. Добралась до Узбекистана, где шесть месяцев работала в колхозе. Теперь, всего как десять дней, я в Киргизии – в совхозе Катта-Талдык. Оставаться в узбекском колхозе означало заработать туберкулез…».[3] Зося Окрент добежала до Ошской области – до китайской границы было рукой подать.
Бежали тысячи, десятки, сотни тысяч. Если не попадали под вражескую бомбежку, не скосил голод или болезни, добирались до «места», у-беж-ища, при-беж-ища - нередко дальше уже некуда было идти или просто иссякали силы.
Боялись Азии? Что о ней знали?
Название «Советский Союз» нивелировало представление об огромном пространстве этой страны и населяющих ее народах. С их разнообразием беженцам из Польши только предстояло познакомиться.
Следует сразу подчеркнуть отличие в положении эвакуированных и беженцев - советских граждан (евреев и не евреев) и поляков и польских евреев. Все страдали - война никого не щадила. Бессмысленно взвешивать, кому было труднее: тому, кто в любой день мог получить похоронку на сына-солдата, или тому, кто не знал, что с его сыном, оставшимся в Польше или затерявшимся на просторах СССР. И тем не менее, как бы тяжело ни было в эвакуации советским людям, они продолжали жить в своей стране, говорили на своем языке, находились в привычной – пусть и знойно-жгучей азиатской, но советской - среде, где им были хорошо знакомы действующие правила. Эту страшную войну они переживали вместе со своей родиной. Для поляков же и польских евреев – хотя они к моменту начала Великой Отечественной войны уже провели в СССР около двух лет (первые беженцы из Польши появились в сентябре 1939 г., а депортация с восточных польских территорий началась 10 февраля 1940 г.), – это все еще был «другой мир», причем как для убежденных коммунистов польского образца (таких было немало), так и для тех, кто боялся коммунизма как огня. А жизнь на чужбине означала постоянное чувство настороженности и неизбывное чувство одиночества. Не всем давалось легко овладение новым языком. Еще более сложным делом было освоение инородных понятий. Все это, а также длительное пребывание в чужой и чуждой среде вызывало огромные психологические проблемы - вплоть до утраты собственной идентичности.
Местные, видимо, потому что тюрко- и персоязычым жителям Средней Азии было сложно выговорить чудное слово «эвакуированные», называли пришельцев-«западников» «выковыренными». Народное слово попадало в цель: депортированные и беженцы из Польши, и в их числе польские евреи, и в самом деле были «выковырены» из родных мест и переброшены в чужое пространство – чужое климатически, географически, социально, идеологически, конфессионально, культурно, эстетически, лингвистически…
Это был тяжелейший период в жизни польских беженцев. Попытаюсь показать это на одном примере.
Работая в Центральном Государственном архиве Кыргызстана, я наткнулась на документ, произведенный 12 сентября 1942 г. Центральным Комитетом МОПР СССР и адресованный Председателю ЦК МОПР Киргизской ССР.[4] Документ был следующего содержания:
Штамп
Центральный Комитет МОПР СССР
12 сентября 1942 г.
No 979с
Гор. Уфа
Гриф – Секретно
Резолюция [от руки]: Исполнено 24.09.42
Председателю ЦК МОПР Киргизской ССР
тов. Васильеву
Нами получено сообщение о том, что в совхозе Ката-Талдык Ошского района Ошской области проживает группа быв. членов КП Польши, быв. политзаключенных Польши.[5] Они находятся в очень тяжелых материальных условиях. Со стороны отдельных т.т. из этой группы к нам поступают жалобы что отношение правления совхоза к этим товарищам гораздо хуже, нежели к другим работающим.
Среди указанных т.т. имеются быв. активисты партии, например ОКРЕНТ З. Я., ФРЕЙЛИХ А. И. и др.
Вам необходимо взять на учет всех быв. чл. КП Польши, КП Зап. Украины и КП Зап. Белоруссии, проживающих в совхозе Ката-Талдык и обследовать условия их жизни и их материальное положение. При необходимости окажите им единовременную материальную помощь.
Тов. ФРАЙЛИХ больна туберкулезом и имеет грудного ребенка.
[на обороте]
Тов. ОКРЕНТ также находится в тяжелом материальном положении.
Выдайте им вторично единовременное пособие тов. ФРЕЙЛИХ в сумме 300 руб., а тов. ОКРЕНТ в сумме 200 руб.
Также окажите им содействие в лечении и в получении работы, соответственно их физическим возможностям.
И.о. Зам. Председателя
ЦК МОПР СССР /Тилис/ подпись
Документ направлен из Уфы, куда был эвакуирован МОПР, в Киргизию, где, как и в других республиках, существовало отделение организации; под грифом «секретно» – а что в то время не было государственной тайной? - с таким же штемпелем мне доводилось видеть в архивах и записки о выдаче «эвакуированному» поляку пачки горохового супа, полученного из международных благотворительных организаций. Тема документа – оказание помощи бывшим активистам Коммунистической партии Польши – дело благородное (значит МОПР, наряду со своей специальной разведывательной миссией, выполнял и собственно уставные задачи). Судя по всему, работал МОПР довольно оперативно: бумага издана 12 сентября 1942 г., а резолюция об исполнении наложена уже через две недели – 24-го - то ли чиновников было много, то ли были они расторопны, то ли денег на помощь собрано у советского населения в избытке. Документ как документ, типичная советская бумага с характерными безличными оборотами вроде «нами получено сообщение», жалобы «со стороны отдельных тт.»... «Отдельные товарищи» жаловались на несправедливость, с которой сталкивались в совхозах и колхозах, где жили и работали. Бумага была реакцией МОПР на действия руководства совхоза. Одна официальная инстанция реагировала на действия другой официальной инстанции; в отношения вступали учреждения, органы, администрации; принимались меры... Поэтому документ и сохранился в архиве – не потому же, что МОПР был обеспокоен состоянием чахоточной А. И. Фрайлих и ее товарки З. Я. Окрент...
Документ этот поразил меня своей прозаичностью – туберкулез и другие смертельные болезни среди так называемых эвакуированных были явлением обыденным, - и своим драматизмом. «Фрайлих А. И., больная туберкулезом, с грудным ребенком» не шла у меня из головы. Я пыталась представить себе, кем она была, откуда и как попала в Киргизию, что ей пришлось пережить до этого - перебирала в уме разные варианты. Документ был довольно пространным, так что давал пищу для воображения: коммунистическое подполье, застенки (в документе однозначно сказано – «политзаключенная») и т. п. А как этой молодой женщине жилось в предлагаемых обстоятельствах в совхозе Катта-Талдык? Ребенок мог родиться только там, ведь поток беженцев к 1942 г. иссяк. Где мог быть ее муж? Остался на польских землях? На фронте?
И я продолжала искать. Обратилась к документам других киргизских архивов, которые позволили бы воспроизвести военную действительность, каковой она была для поляков не вообще в Средней Азии, а в Киргизской ССР, и еще точнее - в Ошской области, где находился совхоз Катта-Талдык. В Киргизском политическом архиве (Архиве политической информации) нашла Докладную записку «По вопросу размещения по Наукатскому району граждан Польской Республики», написанную Секретарем Наукатского РК КП (б) Киргизии Журавлевым прямо под Новый год - 31 декабря 1941 года.[6]
Поясню, что Катта-Талдык Ошского (ныне Карасуйского) района и Наукатский район были соседними, находились по отношению друг к другу в пределах досягаемости. А что касается положения, то оно повсюду в Ошской области было сложным.[7]
Вот о чем говорил документ:
[л.1]
Наукатский райком КП (б)
В Ошский обком КП (б) Киргизии
тов. Колосову
Докладная записка
По вопросу размещения по Наукатскому району граждан Польской Республики.
В наш район прибыло граждан Польской республики 1540 человек, из них: мужчин - 527, женщин – 462 и детей 451 чел.
Всех прибывших разместили по колхозам района, за исключением отдаленных Папанского и Лагланского сельсоветов. Прибывшие польские граждане размещены в отдельные квартиры от семей колхозников снабжены железными печками, плитами.
Всем прибывшим были выданы средства на 5 дней, из расчета 6 рублей, в сутки, но некоторые получили больше, злоупотребляя в этом вопросе – переходя из колхозах в колхоз, стирая отметки на удостоверениях о выдаче денег, непоказывая документов, говорили, что похищены или утеряны.
Вследствие отсутствия в районе бань, прибывшим своевременно не смогли провести соответствующей санобработки против эпидемических заболеваний. Сейчас обработка проходит примитивным образом препаратом «КА» и дезскамера.
В целях выявления больных, после размещения по колхозам, был командирован медперсонал района по колхозам для обхода подворного прибывших польских граждан. Выявлены заболевания тифом – 2 чел., корью – 10 чел., дефтерией и друг. болезни. Исключительная у части прибывших – вшивость.
В целях предупреждения эпидемических заболеваний, принимаются возможные, в условиях района, предупредительные меры – изоляция больных, прививки, обработки и т. д. В больнице количество коек увеличено с 18-ти до 50-ти, умерло за счет больных прибывших за этот период 2 человека, взрослых и 1 семилет. Смерть вызвана от общего недомогания и болезни легких.
[л. 2]
20 детей отправлено в детдом – не имеющих родителей.
К созданию самых необходимых жизненных условий прибывшим провели и проводится следующее:
а/ Особо нуждающимся колхозы и колхозники помогают обувью, одеждой, одеялами, кошмами, однако количество людей нуждающихся в обуви и одежде слишком большое и все не обеспечены еще.
б/ Всем прибывшим и размещенным по колхозам выдается хлеб из Райцентра по 400 грамм из спущенных для этих целей фондов, так как ни один колхоз в районе не в состоянии их снабжать хлебом или мукой, за отсутствием зерна, кроме семянных фондов. А семянник по району, несмотря на все принятые меры, полностью еще не засыпаны и составляет: пшеницы – 59%, ячмень – 60%, картофель – 47%.
В связи с тем, что на одном хлебе прибывшие существовать не в состоянии и работать, - отсюда поступление большого количества жалоб с их стороны – на недостаток питания, колхозам дано указание и это уже выполняется, - а именно:
Снабжать эвакуированных, кроме получаемого ими в районе, хлеба, картофеля по норме в день по 150 грамм на человека, мяса по 50 грамм, муки для обедов по 100 грамм, или крупы по 50 грамм.
Все эти виды продукции выдавать сразу – не менее как на 10 дней бесплатно за счет колхозов.
Во избежание расходования семянника и убоя скота с ферм для прибывших, колхозам рекомендовано провести собрание и обсудить этот вопрос с колхозниками, с тем, чтобы каждый колхозный двор оказал помощь по возможности, продукцию эту хранить и обеспечить выдачу через склады колхозов.
В связи с тем, что от председателей колхозов стали поступать жалобы о том, что размещенные по колхозам польские граждане беспрерывно с утра до вечера осаждают их всякими требованиями и мешают работать, - и в каждом колхозе в составе
[л. 3]
3-х человек из прибывших граждан избраны комиссии, - через которых (распределивших меж собой обязанности, кто занимается организацией работ, вопросами обеспечения продукции, топливом и т. п.). Председателей этих комиссий – правления колхозов и разрешают все возникающие, связанные с устройством польских граждан в колхозах вопросы.
Сегодня 31-го декабря 1941 г. при райкоме партии с председателями этих комиссий проведено совещание по вопросу их функций и устройства прибывших людей, выявляя недостаток и будут приняты меры, что в наших возможностях, помочь им.
Несмотря на то, что среди прибывших проведено создание бригад, во главе со старшими из них-же, в основном в колхозах, все прибывшие к работе еще не приступили, оно объясняют, - в основном слабым питанием и отсутствием денежных средств. А многие к черновой сельскохозяйственной работе не хотят приступать, объясняя, что они имеют специальности и требуя по своей специальности работы, изъявляя желание работать в райцентре.
В связи с желанием большинства прибывших разместиться в райцентре, размещение по району еще полностью не проведено в колхозах-же при райцентре находится особенно большое количество поляков – до 200 человек в каждом колхозе. Это объясняется тем, что многие эвакуированные самовольно уходят из отдаленных от райцентра колхозов прибывают в колхозы райцентра и из колхозов райцентра выезжать в отдаленные колхозы категорически нежелают. Колхозы-же райцентра, будучи экономически слабыми не в состоянии обеспечить их необходимыми продуктами питания, в связи с чем, со стороны одиночек, находившихся в лагерях ранее имеют место допущения употребления в пищу собачьего мяса.
Недостатков в смысле создания для прибывших самых необходимых условий жизненых еще масса.
[4]
Секретарь РК КП(б) по кадрам, по существу, сейчас только ими и занимается.
Нездоровых взаимоотношений между прибывшими и колхозниками нет, колхозники приняли их хорошо, оказывают им личную возможную с их стороны помощь.
Сами же прибывшие проявляют исключительную леность, нехотят даже пойти для себя на отопление своих помещений за соломой, сделать замазку окон, произвести побелку помещений и т. п., требуя, чтобы им все это предоставили. Учитывая, что у нас мол в Польше скот находится в лучших условиях, нежели нас поместили.
В большинстве из прибывших грубые, нахальные, относятся к председателям колхозов с исключительной требовательностью, а пред. колхозов идут в райком партии с жалобами, что они не в состоянии выполнить их, а прибывшие не дают им возможности работать, будучи столь назойливыми.
Секретарь Наукатского ПК КП(б) Киргизии: Журавлев
31 декабря 1941 года
52, с. Иски-Наукат, Ош. Обл. Кирг. ССР.[8]
Печать Верно: Завоблпартархивом Подпись /Суницкая/
Значит, примерно в таких условиях жила и «моя» А. И. Фрайлих со своим младенцем.
Содержание бумаги и ее структура явно указывают на то, что это ответ на запрос из центра (известно, что на места засылались также инструкции, как относиться к полякам). В записке сообщается о численности прибывших поляков (различий между поляками и польскими евреями в государственных бумагах, как правило, не делалось), об обеспеченности жильем и продуктами питания, о санитарном состоянии, заболеваемости, смертности, наконец, о моральном облике. Подобные запросы, видимо, рассылались во все районы, где обитали поляки. Да, это, несомненно, был ответ на запрос - ведь сами низовые звенья инициативы не проявляли, боялись высунуться, знали, что надо отвечать на поставленный «сверху» вопрос без промедления, а в случае критики – отбиваться осторожно, не очень энергично.
В Докладной записке говорилось о большом количестве жалоб со стороны поляков, жалоб аналогичных тем, что упоминаются в письме МОПРовского начальства.
Итак, прибывших в Наукатский район было более полутора тысяч.[9] Не исключено, что их было всего чуть меньше, чем местных – в горных районах Ошской области плотность населения была невелика. На карте в системе координат 1942 г. райцентр Иски-Наукат обозначен как поселок сельского типа с населением немногим более тысячи человек. А Катта-Талдык – с населением менее 500 человек. Можно предположить, что ситуация - с учетом соответствующих пропорций - в Ошском районе мало чем отличалась от Наукатской.
Какую еще информацию можно почерпнуть из обширной Докладной записки?
Вышестоящим начальством было рекомендовано колхозам «снабжать эвакуированных» (заметим, здесь использована та же терминология) продуктами питания. В Записке однозначно говорится, что колхозы не в состоянии обеспечить их всем необходимым, «в связи с чем, со стороны одиночек, находившихся в лагерях ранее имеют место допущения употребления в пищу собачьего мяса». Кажется, речь здесь идет не только о материальных трудностях, но и – подспудно - о моральном облике поляков. Впрочем, об их пресловутой безнравственности в Записке говорится и без обиняков: «В большинстве из прибывших грубые, нахальные...».
Запоминающаяся фраза.
В документе также уточняется: поляки, «находившиеся в лагерях» - значит, в Ошской области были не только беженцы, но и депортированные, освобожденные в соответствии с польско-советским договором от 30 июля 1941 г. – так называемым договором Сикорского-Майского.
А кем была А. И. Фрайлих из письма МОПР, беженкой или депортированной?
Но больше всего меня мучил вопрос экзистенциального толка: выжила ли она и ее ребенок или навсегда остались лежать в этом горном краю?
«Умерло за счет больных прибывших за этот период 2 человека, взрослых и 1 семилет. Смерть вызвана от общего недомогания и болезни легких», – сказано в Докладной записке. А что страдающая туберкулезом А. И. Фрайлих? И если совсем рядом умер ребенок семи лет, то уцелел ли ее семимесячный (написано – «грудной»)? Написано: «20 детей отправлено в детдом» – положим, мать умерла, а ребенок (мальчик, девочка?) был определен в детский дом? В какой? Что выпало на его долю в дальнейшем? Жив ли он сейчас? Словом, что стало с «персонажами» архивного документа после - если это «после» вообще было?
Вопросы множились – ответов не было.
Как вдруг всплыла мысль: Фрайлих Анна, известная польская поэтесса, еврейка по происхождению, живет в США. И, кажется, родилась она именно в Киргизии – такой вот странный факт. (Как позднее Анна скажет в одном из интервью: «Моя биография может показаться экзотической только тем, кто не знает истории Восточной Европы ХХ века»).[10] Действительно, при проверке подтвердилось, что поэтесса Анна Фрайлих родилась в Ошской области в 1942 г. , а ее родители были родом из Львова.
Благодаря помощи моих ванкуверских друзей филолога-русициста Лины Вейгсман и известного поэта, ныне покойного Богдана Чайковского (кстати, и Лина и Богдан – родом из Польши и видели Среднюю Азию и Казахстан своими глазами: детство Лины и ее родителей-беженцев прошло в Лениногорске, недалеко от Усть-Каменогорска, в Восточно-Казахстанской области, а Богдан, депортированный с родителями из г. Ровно, из лагеря под Архангельском попал в Самарканд и Кермине и покинул пределы СССР с Армией Андерса) - я связалась с Анной и – узнала в ней того самого «грудного ребенка» из совхоза Катта-Талдык.
Я написала Анне о находке в Бишкекском архиве. Выяснилось, что ее мама, та А. И. Фрайлих, которая не давала мне спать по ночам, живет в Нью-Йорке, тяжело болеет. Мне не довелось встретиться с Амалией Иосифовной (назову ее так, на русский манер). Вскоре, в апреле 2004 г., ее не стало. Но она успела увидеть - спустя более 60 лет - обнаруженный мной документ, и, как предположила Анна, – «это было самым значительным событием последнего периода ее жизни».
И для меня этот документ стал не просто эпизодом в моей профессиональной работе. Я так интенсивно думала о А.И. Фрайлих, столько раз перечитывала затертый листок с ее именем, с таким усердием изучала судьбы других евреев из Польши, выживших (или не выживших) в Средней Азии, что Амалия Иосифовна стала мне близким человеком.
Ее личность приобрела для меня еще более реальные очертания, когда я получила от Анны фрагменты воспоминаний ее матери.[11] Значительная часть этих мемуаров, написанных в 1996-1998 гг., основана на записях, которые она делала в Киргизии (так называемая зеленая тетрадка; Амалия сожалела, что некоторые из ее дневников были утрачены). Сохранилось также несколько писем из Катта-Талдыка и в Катта-Талдык. Тут уж сравнение архивных и личных документов напрашивалось само собой.
Что же оно обнаружило?
Воспоминания и письма раздвинули границы документа, подтвердили и дополнили его, превратили догадки в ответы - многое объяснили.
Из биографии Амалии Фрайлих стало известно, что Малка (так ее по-свойски называли) девчонкой вступила во всемирную молодежную еврейскую организацию Ха-Шомер Ха-Цаир.[12] В ее родной Галиции эта организация была особенно популярна – здесь в 1918 и 1920 гг. прошли ее первый и второй съезды. Ха-Шомер Ха-Цаир проповедовал сионизм и левосоциалистические взгляды. Судя по тому, что Амалия не переселилась в Эрец-Исраэль, социализм привлекал ее больше, чем сионизм. А поскольку ведущим в движении был принцип личного осуществления его идеалов, путь Амалии в Коммунистическую партию (Западной Украины) был предначертан. К началу войны Амалии было 27 лет. Пять из них она провела в заключении - за партийную деятельность. Была приговорена к десяти годам, но началась война, и политзаключенных освободили. Ее энтузиазм относительно коммунистических идей еще не был исчерпан - разочарование пришло позже. Так что помощь, которую МОПР оказывал Амалии Фрайлих, была вполне оправдана.
Выйдя из тюрьмы, Амалия осталась в родном Львове. Здесь встретила Псахе Фрайлиха, тоже львовянина, и в 1940 г. вышла за него замуж. В занятом Красной Армией Львове они прожили недолго. В июне 1941 г., после нападения гитлеровцев на СССР, Псахе мобилизовали в трудармию.
Амалии ехать с ним не позволили. [13]
Война застала молодую пару врасплох - как застает всех и во все времена.
Псахе попал на Урал, в г. Лысьва Молотовской (ныне Пермской) области. Урал, как известно, был одним из главных арсеналов Красной Армии – в тылу ковал оружие и фронтовые победы.
В Лысьве в годы войны выпускали боеприпасы и знаменитые лысьвенские каски, спасшие жизнь не одному солдату.
Псахе, чернорабочий стройбатальона (эти полувоенные трудовые формирования называли также трудовыми или рабочими колоннами) был одним из сотен тысяч «солдат» огромной трудармии. Поляки и польские евреи, наряду с советскими немцами и другими спецпереселенцами, составляли ее значительную часть.
Интересно, что слова «трудармия», «трудармейцы», столь популярные в быту и повсеместно употребляемые в частности и поляками, существовало «нелегально». Принудительная трудовая повинность как термин не фигурировал в государственных документах, не найдешь его и в архивах. Его заменяли «мобилизационными» выражениями.
Условия жизни «трудармейцев» были тяжелыми: жили в землянках, в бараках с двухъярусными нарами, на заводах, в школах, иногда удавалось снять угол у местных. Питание было скудным, люди болели и умирали от недоедания. В морозы многие оказались раздетыми и разутыми. Жаловаться – означало рисковать свободой, получить статью за антисоветскую агитацию и пропаганду было проще простого. Бежать – означало рисковать жизнью.[14]
Большинство как-то приспосабливались. И Псахе держался, работал за двоих и был переведен из чернорабочих в слесари.
Ничего этого его молодая жена не знала: ни места нахождения мужа, ни рода его занятий, ни даже того, жив ли вообще.
Амалия в июне 1941 г. работала во Львове на предприятии по ремонту оружия. Оттуда была призвана в Красную Армию («я, бывший фронтовик Юго-западной Армии, ПАМ номер 5», - пишет она в Воспоминаниях).[15] Однако вскоре была демобилизована. Вместо военного удостоверения получила удостоверение беженки.
Продолжение[1] Выражаю глубокую признательность Анне Фрайлих-Заенц, предоставившей в мое распоряжение материалы из личного архива ее матери – Амалии Фрайлих, а также – с согласия Людвики Вуец (урожд. Окрент) – письма из личного собрания последней.
О польских евреях в Средней Азии в годы Второй мировой войны мною опубликованы статьи «Запад – Восток: обрывки судеб (поляки в Средней Азии в годы Второй мировой войны)» / Studia Polonica: К 70-летию В. А. Хорева. М., 2002; Strzępy losów. /Slowo Zydowskie, Warszawa, No 18-19, 2002; Scraps of Lives. Polish Jews in Central Asia during the Second World War. / Zachor, Vancouver, No 2, April 2003; «Обрывки судеб-4»/ Эвакуация: воскрешая прошлое. Материалы Международной научной конференции. Алматы, 2009; «Там, где в апреле деревья в цвету…» (Депортация в Казахстан 1940-1942 гг. в Воспоминаниях Якова Элиасберга) / История. Память. Люди. Материалы 5 Mеждународной конференции. Алматы, 2011.
[2] Приведу только два примера из списка, который мог бы быть весьма внушительным: в архивах отсутствуют документы о Яне Чернякове, сыне председателя Еврейского Совета в Варшавском гетто Адама Чернякова, умершем в Киргизии, или о видной польско-еврейской поэтессе Рахели Корн, находившейся годы войны в Фергане. Не исключено, что некоторые документы не выявлены исследователями – им доступны не все фонды.
[3] Из письма Зоси Окрент брату Ушеру Окренту 9 июня 1942 г.
[4] МОПР - Международная организация помощи борцам революции - коммунистическая благотворительная организация, созданная по решению Коминтерна в 1922 г. Имея отделения в десятках стран мира, МОПР оказывал материальную помощь осужденным революционерам и их семьям. Основным источником денег для МОПР были добровольно-принудительные сборы с советских трудящихся. В международном масштабе организация действовала до Второй мировой войны. Советская секция МОПР работала до 1947 года.
Центральный Государственный Архив Кыргызстана. Ф. 905, оп.1, ед. хр. 5, л. 59 и 59 об. В этом и во всех последующих цитируемых документах сохранены орфография и пунктуация оригинала.
[5] Коммунистическая партия Польши существовала с 1918 г. С марта 1919 г. была в Польше на нелегальном положении. С 1923 г. на правах автономных в нее входили КП Западной Украины и КП Западной Белоруссии. Была распущена Коминтерном в 1938 г.
[6] Как уже подчеркивалось, большинство из них были «бывшими гражданами Польской Республики», получившими взамен польских советские паспорта.
Ф. 391, оп. 3, ед. хр.282, лл.1,2,3,4. Документ имеет двойную нумерацию: л-125 и далее; видимо, последний, номер был присвоен во время предыдущей инвентаризации в Ошском облпартархиве (ф. 2, оп. 15, д. 266, л. 125), где ранее хранился этот документ.
[7] В современной орфографии Ноокатский район Ошской области.
[8] Поселок Иски-Наукат; с 2003 г. город Ноокат.
[9] Сколько поляков прибыло в Киргизию в целом? На этот счет точных цифр нет. В Государственном архиве Кыргызстана имеется амбарная книга со списком фамилий бывших польских граждан. Фамилий много. Предполагаю, что в нее внесены в основном те, кто поселились во Фрунзе и Фрунзенской области. Здесь поляки работали на разных предприятиях, например, во Фрунзе – на спичечной фабрике, в поселке Кара-Балты Калининского района Фрунзенской области (ныне Чуйская область) – на химфармзаводе и т.д В амбарную книгу вряд ли успевали записать тех, кого распределяли по совхозам и колхозам. Местные жители рассказывают, что прибывших у вокзала ожидали целые вереницы колхозных телег. Страницы книги замусолены. В таком состоянии она, скорее всего, еще со времен войны: разыскивая друг друга, беженцы бесконечно к ней обращались. Поляки распределялись по Киргизии неравномерно. Были поселки, где среди местного населения проживал всего один человек из Польши. Например, в районе кирпичного завода под Фрунзе была только одна полька - Ирена Гинзбург – молодой врач из Варшавы, позднее известный в мире специалист в области неврологии Ирена Хаусман-Петрусевич. Интересно, что местные не отличали ее от других чужаков. Они были уверены, что ни поляков, ни польских евреев в поселке не было – «их ведь распределяли по колхозам». Ирену же заодно со спецпереселенцами - немцами Поволжья - называли «немкой» (по рассказам жителей района бывшего кирпичного завода – ныне поселок Нижняя Аларча в 12 километрах от центра Бишкека, 2007 г.).
[10] Natan Gross. Anna Frajlich: o sobie i o wierszach./Archiwum emigracji. Studia, szkice. Dokumenty. 2001, z. 4.
[11] Часть из них, посвященная первым годам жизни после возвращения в Польшу из СССР, опубликована в Щецине. См. Taube Kron. Droga do domu./ «Pogranicza», Szczecin, 4/2003. В качестве литературного псевдонима Амалия Фрайлих использовала имя своей матери.
[12]«Молодой страж» (иврит).
[13] См. Dwa istnienia rozszczepione. Z Anną Frajlich rozmawia Czeslaw Karkowski. - Przegląd Polski, 21 listopada 2003.
[14] См. А. В. Чевардин. Уроженцы Западных областей УССР и БССР в составе строительных батальонов на Урале в годы Великой Отечественной Войны./ Вестник Челябинского Государственного Университета 2009 номер 16 (154). История. Вып. 32, с. 74-76. Автор поясняет: Вначале сто тысяч человек с оккупированных советскими войсками земель призвали в армию. 37,1% из них составляли поляки, 11,9% - евреи. Но уже 16 июня 1941 г, распоряжение No 170 за подписью Молотова о передаче воинских частей с общим количеством солдат 35 тысяч человек, сформированных в Западных областях СССР, было направлено на строительство Наркомстроя. Власти опасались, что со стороны поляков будет иметь место дезертирство, переход на сторону врага. «Западникам» не доверяли и уже в первые недели Великой Отечественной Войны – их перебросили в тыл. В 1942 г. польские стройбаты были упразднены. Часть контингента попала в Армию Андерса, другая - в дивизию им. Т. Костюшко. Иные продолжали работать в промышленности.
Что касается трудармейцев в целом, то показательны следующие цифры: к концу войны из 120 тысяч трудармейцев, работавших на Южном Урале, в живых остались чуть больше 34 тысяч человек. См. Г. А. Гончаров. Трудовая армия на Урале в годы Великой Отечественной войны : диссертация на соискание степени доктора исторических наук : 07.00.02 Челябинск, 2006 438 с. РГБ ОД, 71:07-7/136
[15] ПАМ — полевая/подвижная артиллерийская мастерская. Amalia Frajlich. Wspomnienia. Rękopis. Здесь и далее перевод с польского языка мой – О. М.-Н.