Добавить статью
13:21 2 Октября 2017 22175
Участие местного населения в восстании 1916 года: представления и репрезентации российских колониальных чиновников

Ойбек Махмудов, к.и.н., доцент, Национальный университет Узбекистана, Чирчик, Узбекистан

0_b5201_e2c671c7_XXXL

Российская империя после установления своей власти в Средней Азии создала здесь сложный чиновный аппарат для управления вновь завоёванным краем. Большая часть этих колониальных чиновников были малоизвестны или вовсе неизвестны широким кругам колониального и российского общества. Но были среди них и подлинные «знатоки края», часть из которых стали, так сказать, публичными экспертами (В.Н.Наливкин, Н.П.Остроумов, Н.С.Лыкошин, Н.Г.Маллицкий, Н.И.Гродеков, А.Л.Кун, Н.А.Маев, В.Л.Вяткин и др.). К ним часто обращались (учитывая их знания и опыт) местные власти при решении различных вопросов по управлению и взаимоотношениям с «туземцами».

Для этого колониальные власти нередко включали их в различные комиссии, советы, совещания и т. д. по разным вопросам внутренней политики в среднеазиатских владениях. Характерно, что часто это были люди, прибывшие сюда по служебным делам. Они отличались различной степенью образованности, кругозором и мировоззрением. Постепенно, все больше вовлекаясь во внутреннюю жизнь края и узнавая ее во всех деталях (конечно, насколько это было им доступно), некоторые из них становилась экспертами по различным вопросам жизни и управления Туркестаном. Их мнение для местной колониальной администрации становилось важным фактором в управлении (или, прибегая к словарю того времени — «в освоении») краем. В своих трудах, часто не утративших своего значения до настоящего времени, «знатоки Туркестана» зафиксировали и ввели в науку ценнейший и уникальный материал о различных материальных и духовных сторонах жизни местного населения [Лунин, 1974; Милибанд, 1977; Басханов, 2005].

Но только часть из этих «знатоков» стали, так сказать, общественно гласными фигурами, чьи труды были известны далеко за пределами края и чье мнение, как бы, являлось открытой презентацией их видения внутренней жизни и российского управления в Туркестане. Большая же часть из них были малоизвестны или вовсе неизвестны широким кругам колониального и российского общества. Хотя именно они и являлись основным двигателем колониальной машины. На их мнение опирались высшие колониальные и имперские власти при принятии различных, более или менее важных, решений по управлению краем.

Возникает вопрос, существовала ли разница между экспертизой, исходящей от общепризнанных и широко известных «знатоков» и представленная в их опубликованных трудах и теми экспертными записками, докладами и т.д., которые изначально не предполагались к публикации и широкому обнародованию. Казалось бы, экспертиза, не предназначенная к обнародованию, должна была бы быть более «колониальной» и «прагматичной». Но при внимательном изучении всех этих многочисленных документов обнаруживается, что и здесь многие рассуждения, даже тогда, когда напрямую решался вопрос о тех или иных политических проблемах, были окрашены в морализаторские тона, т.е. этот жанр морализаторства был не чужд и сугубо внутренней деловой переписке чиновников. Ниже я попытаюсь проиллюстрировать это на наглядных примерах.

В общей массе чиновничества, составлявшего один из значительных компонентов колониального общества Туркестана, эти подлинные публичные и не публичные «знатоки края», составляли единицы. Большинство из чиновников так и не смогли, да особо и не стремились, выглянуть дальше своего письменного стола, за которым исполняли свои служебные обязанности. Так, например, мало кто из чиновников более или менее удовлетворительно владел местными языками, даже после пары десятка лет службы в Туркестане.

В результате, несмотря на повседневное общение с «туземцами» по делам службы, их знание и понимание последних было довольно поверхностным и часто довольно субъективным и превратным, что часто приводило к возникновению так сказать «виртуальной реальности» в умах колониального чиновничества. Их представления о жизни, деятельности, мотивах тех или иных поступков и т.д. местного населения определялось сложившимися стереотипами, и часто были далеки от действительности. Все это приводило к часто неверным и катастрофическим последствиям, к таким, в частности, как восстание 1916 г., где целая цепочка неверных решений колониальных властей, обусловленных этими стереотипами и представлениями, привела к трагическим для всех сторон последствиям.

Различные аспекты жизни чиновного сословия, его политические или социальные контексты жизни рассматриваются в ряде исследований [Sahadeo, 2007; Morrison, 2008 и др.]. Но, к сожалению, не существует работ, специально рассматривающих вопрос о мировосприятии различными слоями колониальных чиновников в Средней Азии местного населения, а также, об их взглядах, отношении и понимании «туземцев», делами которых они призваны были заниматься и управлять. Недостаточно изучено и то, как это сословие воспринимало себя и свою деятельность в крае.

Схожие вопросы об отношениях англо-индийского чиновничества и местного населения затрагиваются в исследовании Клайва Дьюи [Dewey, 1993]. Ответ на эти вопросы представляется чрезвычайно важным. Ведь чиновник — это человек, обличенный властью, но, как и всякий представитель «рода людского», имеющий свои взгляды, пристрастия, фобии и так далее. На действия и решения, принимаемым им, в той или иной мере влияет его личное восприятие окружающего мира. От этой «серой массы чиновников» (как их обычно называли и которая, несомненно, не была однородной), имена которых нам часто даже не известны, зависело, как проводились в жизнь решения высшей администрации колонии, принимавшиеся, прежде всего, на основании информации, большей частью полученной от тех же чиновников на местах.

Эта информация, после соответствующей «обработки», не исключавшей привнесения чиновником, готовившим документ, своего личного мнения, интерпретации и видения фактов, ложилась на стол «начальства» в виде различных докладных, отчетов, рапортов, записок и т.д. Часто именно на их основе и определяли основные направления политики метрополии на местах. Понимание же того, как репрезентировал для других и для себя колонию и ее жителей чиновник, управляющий и принимающий решения, дает нам шанс понять подоплеку многих действий, а также скрытых, часто неосознанных движущих сил политики, проводимой местной российской администрацией на «окраинах» империи.

Само собой разумеется, что вся деятельность чиновничества определялась и регулировалась различными инструкциями, положениями, устными или письменными распоряжениями центрального правительства и местной региональной администрации. В свою очередь, чиновники для их исполнения готовили различные приказы, рапорты, доклады, донесения, служебные записки, письма и т.д. В них, несмотря на всю их сухость и канцелярский слог, все же можно различить и человеческое, личное отношение чиновников к управляемым ими территориям и местному населению. Причем, в отличие от различных публиковавшихся статей, записок, воспоминаний путешественников, ученых и исследователей (которые часто и сами были чиновниками), эти документы никогда специально не предназначались для обнародования и публикации. По этой причине они обычно не содержат никаких реверансов в сторону либерально или радикально настроенной общественности, с настроениями которой, вольно или невольно вынужден был считаться любой публикующий свой труд автор. Именно поэтому еще так велико значение архивных документов колониального времени. Изучение этих документов, хранящихся ныне в различных архивах, может показать, как представляли сами для себя чиновники колониальное пространство и обитавших здесь «туземцев», и дополнить репрезентации, содержащиеся в опубликованных трудах.

Отнюдь не претендуя на полноту разрешения проблемы, я постараюсь рассмотреть некоторые ее аспекты на примере восстания 1916 года и отражения его в различных архивных документах. С их помощью мы сможем увидеть участие местного населения в этом восстании, глазами российских колониальных чиновников. Именно во время его очень ярко проявились все страхи и стереотипы, бытовавшие среди колониального чиновничества Туркестана по отношению к местному населению и составлявшие ту «виртуальную реальность», в которой жили колониальные чиновники и общество российского Туркестана.

Прежде всего, это конечно представления, что значительную, если не основную роль, в начале восстания сыграло мусульманское «духовенство», а также неприязнь местных жителей к русским и России. Все эти представления являлись в значительной мере упрощением ситуации и причин восстания, являвшихся, как известно, целым комплексом социально-экономических и других проблем и составляли, как указано выше, своеобразную «виртуальную реальность», в которой жило и работало практически все российское туркестанское чиновничество и вообще колониальное общество в целом. Это показывает, насколько своеобразно и субъективно представляли ситуацию и причины произошедшего российские чиновники, причем даже те, которые провели многие десятилетия в крае. При этом в мои цели отнюдь не входит поиск реальных истоков, причин и целей восстания 1916 года. Я всего лишь попытаюсь показать, как сами российские колониальные чиновники видели, воспринимали и представляли это восстание, его цели, задачи, причины и участие в нем тех или иных лиц и социальных слоев местного населения.

Следует отметить, что как многочисленные экспертные записки, доклады, отчеты, рапорты, письма, хранящихся в различных архивах, так и опубликованные работы чиновных «знатоков края», демонстрируют подтверждение идеи Э.Саида об инструментализации знания [Саид, 2006]. То есть, оно становилось инструментом для укрепления власти империи в своей колонии. Параллели можно найти в методах англичан, которые использовали для укрепления своего владычества в Индии знание о местных формах и связях [Bayly, 1996]. Таким образом, «колониальное знание» является чисто европейской конструкцией.

Было бы весьма важным ответить на вопрос: можно ли применить к оценкам российских колониальных чиновников уже достаточно модные (но, тем не менее, актуальные) характеристики саидовского «ориентализма»? Как оценивать с этой же точки зрения статус «колониального эксперта»? Само собой разумеется, ответы на все эти вопросы не могут быть однозначными.

Отнюдь не претендуя на полноту разрешения проблемы, я постараюсь рассмотреть некоторые ее аспекты на примере рапортов, донесений и отчетов российских колониальных чиновников повещенных событиям восстания 1916 года в некоторых районах Туркестанского края. Здесь я не буду подробно рассматривать подробности восстания, так как это, как уже сказано выше, не входит в мои задачи, а ограничусь лишь описанием и рассмотрением некоторых событий восстания.

Восстание 1916 года охватило огромную территорию современных центральноазиатских государств и Казахстана. Причин восстания было много. Все они составляли комплекс, в котором переплетались как политические, экономические, социальные причины, так и общее недовольство населения методами колониального управления краем и переселением в Туркестан русских крестьян. Недовольство исподволь копилось многие годы, но почти не замечалось властями вплоть до начала восстания. Кстати то же самое было и с Андижанским восстанием 1898 г., которое также оказалось совершенно неожиданным для русских властей [ЦГА РУз, д. 73, л. 1—35].

Как известно катализатором к восстанию явилось Высочайшее повеление «О привлечении мужского инородческого населения империи для работ по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии, а равно и для всяких иных необходимых для государственной обороны работ» от 25 июня 1916 г. [Высочайшее повеление…, 1916, 1747—1748].

После объявления «Высочайшего повеления» среди местного населения начались возмущения, причем, как отмечали сами российские власти, «характер и размеры их (беспорядков. — примеч. авт.) значительно изменялись в зависимости от местных условий по областям и даже отдельным уездам» [Восстание 1916 года…, 1960, 69]. Возмущения, прежде всего, были связанны с неожиданностью этого объявления и тем, что был разгар полевых работ.

Хронологически самое первое выступление произошло 4 июля 1916 г. в Ходженте [Гафаров, 2016, 50—62]. Толпа «туземцев-горожан» собралась у канцелярии полицейского пристава и потребовала отмены составления списка рабочих для отправки на тыловые работы. В результате произошло столкновение и был открыт огонь. Погибли два человека из нападавших и один был ранен [Восстание 1916 года…, 1960, 103—105].

Но, пожалуй, одним из наиболее ярких и жестоких эпизодов восстания 1916 года (помимо событий в Семиречье) является восстание в Джизакском уезде Самаркандской области. Началось оно 13 июля 1916 г. и почти сразу же приняло чрезвычайно острый характер. В этот день, толпа предъявила требование уездному начальнику Рукину, выдать им списки отправляемых на тыловые работы. После получения отказа произошло возмущение и Рукин с несколькими своими людьми был жестоко убит. На следующий день восстание охватило почти всю территорию уезда.

В ряде мест, как безоговорочно представлялось российской администрации, оно приняло откровенный антирусский характер. Причем, обычно во всех документах подчеркивается, что особенно ярко это проявилось в тех районах уезда, где во главе восставших встали представители мусульманского «духовенства» и потомки бывших местных правителей. В частности, по сообщениям документов, одним из главарей восстания являлся Назыр ходжа. По мнению заместителя военного прокурора генерал-лейтенанта Игнатовича, расследовавшего события в Джизаке, «сигнал этому восстанию подал некий ишан Назыр ходжа, бывший посланцем от города Джизака в Ташкенте [ЦГА РУз, д. 1100, л. 103].

Создается впечатление, что все эти колониальные чиновники несколько преувеличивали влияние мусульманского «духовенства» на начало и ход восстания, хотя конечно их роль, порой довольно значительную отрицать нельзя. Конечно, свести все причины волнений к деятельности каких-либо сил — мусульманского «духовенства», германских или турецких агентов было легче и удобнее для колониальных властей, чем разбираться с глубокими подлинными причинами недовольства «туземцев».

Как уже отмечалось многими исследователями, причины восстания лежали глубоко внутри и коренились, прежде всего, во все нараставшем недовольстве жителей Туркестана методами управления и политикой российских колониальных властей, а также экономическими и социальными причинами. Объявления набора на тыловые работы и деятельность мусульманского «духовенства» явились лишь катализатором и толчком к народному восстанию против русских властей, выливавшееся иногда в стремление к уничтожению всех русских [Котюкова, 2011, 98—126].

Но при этом стоит отметить, что не все представители российской администрации полностью находились в плену той «виртуальной реальности», которая считалась самой верной и очевидной. Так, Туркестанский генерал-губернатор А.Н.Куропаткин считал, что исламский фактор сыграл немалую роль «в деле происшедших беспорядков», но при этом мусульманское «духовенство», «зависящее по своему положению от доброхотных деяний населения, вынуждено было высказывать себя не иначе как борцами за народное дело» [ЦГА РУз, д. 1100. л. 149]. Таким образом, Куропаткин снимает основную ответственность за поднятие восстания с «духовенства», но и не указывает других конкретных виновных.

Но если для восстания на территории Самаркандской, Ферганской и частично Сырдарьинской областей Туркестанского генерал-губернаторства исламский фактор колониальным чиновничествам приводится как основной, то для территории Семиреченской области этот фактор почти или совсем не упоминается или же отражается как второстепенный. В этом отношении весьма интересным представляется «Доклад заведующего Верненским жандармским розыскным пунктом о причинах мятежа «киргизов» в Семиреченской области, его течении и «настроении населения к текущему моменту»» сопровождаемый многочисленными приложениями от ноября 1916 года [РГИА, д. 1933а, л. 475-50].

В отличие от документов отражающих события в Самаркандской, Ферганской и Сырдарьинской областях Туркестанского генерал-губернаторства, часто называемых «коренными», где обычно превозносится значение исламского фактора и роли мусульманского «духовенства» в восстании 1916 года, в документах, исходящих от российских чиновников Семиреченской области, эти факторы обычно не возводятся в ранг определяющих и основных в происшедших событиях.

В значительной мере восстание местного населения здесь связывается со злоупотреблениями. Драгоман Императорского Российского консульства в Кашгаре Т.Ф.Стефанович в Докладной записке в МИД о восстании в Семиреченской области и вызвавших его причинах пишет: «Господствуя почти неограниченно над киргизской темной массой, над ее имуществом и чуть ли ее жизнью…, манапы усматривали в призыве Киргиз на работы угрозу своему безответственному и неограниченному господству над ними. Главари это прекрасно сознавали, что власть их держится только благодаря невежеству и темноте киргиз, которые в общей своей массе, помимо гор и своего аула, ничего не видели, с призывом же на работы у этой же самой массы неизбежно, как результат более тесного общения с русским населением, могли зародиться хотя бы элементарные представления о праве, что в дальнейшем принесло бы и конец господству манапов. Последние могли предвидеть это, наблюдая проявления обнаружения противодействия в отношении к своим манапам со стороны киргиз, переведенных на оседлое положение, каковой перемене киргизского быта противодействовали, в силу вышеизложенных причин, опять-таки манапы. При таких условиях манапам предстояла дилемма отказаться от главенства и власти, которые перешли бы к другим лицам, их противникам, пожелавшим бы использовать такой благоприятный момент, как всеобщее брожение среди киргиз, вызванное призывом рабочих, или же самим остаться во главе послушных им масс, имея к тому же в перспективе возможность грабежа и легкой наживы за счет мирного русского населения. Вот почему почти во всех волостях руководителями мятежа оказались волостные старшины, которые, казалось бы, должны были быть безупречными исполнителями воли своего начальства и проводниками среди киргиз идей русской власти» [АВПРИ, д. 28, л. 4—5].

Кроме того, Стефанович обвиняет и местные российские власти в «известной близорукости и даже преступной неосведомленности» [Там же, 5] о подготовке восстания. При этом, как глава жандармов г.Верный, так и драгоман Кашгарского консульства, также живут как бы в «виртуальной реальности», но другого характера. В ней во всем виноваты равнодушные, недобросовестные и неспособные чиновники, «туземные власти» и русские крестьяне-переселенцы и казаки, а местное население всего лишь жертва этих людей, обстоятельств и своей «темноты», из-за чего они и подняли восстание, приведшее к столь трагическим последствиям. Причем, для Семиреченской области эти представления постепенно также стали если не господствующими, то одними из основных, также как в остальных областях Туркестанского края, для представителей чиновничества и колониального общества была почти несомненна вина в восстании, прежде всего, местного населения.

Все эти сложившиеся стереотипы и представления, укоренившиеся в умах российских чиновников, в незначительной мере не позволяли им видеть всех подлинных причин восстания 1916 года, сводили все лишь к узколобому фанатизму местного населения и ненависти к русским «кафирам» и желанию освободиться из-под власти последних, или же сводили все к простому равнодушию, недобросовестности, злоупотреблениям и неспособности российских властей в Семиречье. Это видно из многочисленных документов, которые составлялись до, во время и после восстания 1916 года.

Например, еще в 1915 года высказывалось мнение, что местное население Туркестанского края нельзя привлекать на «натуральную» военную службу из-за их неблагонадежности, не лояльности и даже враждебности по отношению к Российскому государству [АВПРИ, д. 340 б, л. 5—5, 1—4, 8—16, 31—33]. Но здесь опять же все сводилось лишь к белому или черному, лояльности или не лояльности. Именно это отсутствие полутонов в значительной мере и приводило к тем многочисленным конфликтам и недоразумениям между российскими властями Туркестана и местным населением, приведшим в конечном итоге к трагедии 1916 года.

Одним из последствий восстания 1916 года было то, что заставило колониальные власти вновь обратить пристальное внимание к исламскому фактору и мусульманскому «духовенству» и искать, по крайней мере, в некоторых районах, именно в нем источник «возмущения» как против мобилизации населения на тыловые работы, так и российской власти вообще. Часто виновность и участие «духовенства» обосновывалось просто тем, что «если бы они (муллы и ишаны. — примеч. авт.) возвысили голос и обратились к общей массе населения с разъяснениями и указаниями на текст корана о повиновении сему распоряжению, то, безусловно, все обошлось бы спокойно» [ЦГА РУз, д. 905, л. 333].

Таким образом, нейтральную позицию мусульманского «духовенства» в вопросе призыва рабочих многие российские чиновники претенциозно были склонны расценивать как враждебную русской власти.

Очень трудно ответить на вопрос: насколько велико или же мало было участие мусульманского «духовенства» в восстании 1916 года, да это и не входит в мои задачи. Но как бы то ни было, в представлении многих российских чиновников, в той «виртуальной реальности», в которой они жили и работали, это участие было довольно значительным, а иногда и решающим, при этом их не интересовали особые доказательства. Это признавалось как данность, как факт еще со времен Андижанского восстания 1898 года.

То же самое можно сказать и о представлении, что именно злоупотребления, недобросовестность и равнодушие российских властей стали причиной восстания в Семиречье. И именно в этой предубежденности и стремлении чиновников, прежде всего выгородить самих себя, возможно и крылась причина того, что колониальное чиновничество проморгало начало возмущения населения против российской власти, в котором пресловутое «Высочайшее повеление» о призыве на тыловые работы явилось, в значительной мере, всего лишь катализатором приведшее к трагической для всех сторон развязке.

Из сборника статей Международного научного совещания «Переосмысление восстания 1916 года в Центральной Азии», г.Бишкек, Кыргызстан, 20-21 мая 2016 г. Организаторами и партнерами Совещания были Американский университет Центральной Азии (АУЦА), Французский институт исследований Центральной Азии, Культурно-исследовательский центр Айгине и Миссия Столетия Первой Мировой войны.

Литература:

1. Басханов М.К. Русские востоковеды до 1917 года. Библиографический словарь. — М., 2005. — 296 c.

2. Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане. Сборник документов. — М., 1960. — 796 c.

3. Высочайшее повеление «О привлечении мужского инородческого населения империи для работ по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии, а равно и для всяких иных необходимых для государственной обороны работ» от 6 июля 1916 г. // Собрание узаконений и распоряжений правительства издаваемое при Правительствующем Сенате за 1916 г. — СПб., 1916. — С. 1747—1748.

4. Гафаров Н.У. Худжанд (Ходжент) — колыбель среднеазиатского восстания 1916 г. // Цивилизационно-культурные аспекты взаимоотношений России и народов Центральной Азии в начале ХХ столетия (1916 год: уроки общей трагедии). Сборник докладов Международной научно-практической конференции. Г. Москва, 18 сентября 2015 г. — М., 2016. — С. 50—62.

5. Лунин Б.В. Историография общественных наук Узбекистана. Биобиблиографические очерки. — Ташкент, 1974. — 384 c.

6. Котюкова Т.В. Восстание 1916 г. в Туркестане: ошибка власти или историческая закономерность? // Обозреватель-Observer. — 2011. — № 8. — С. 98—126.

7. Милибанд С.Д. Биобиблиографический словарь советских востоковедов. — М., 1977 — 768 c.

8. Саид Э. В. Ориентализм. Западные концепции Востока / Пер. с англ. А. В. Говорунова. — СПб., 2006. — 637 c.

На иностранном языке:

9. Dewey Clive. Anglo-Indian Attitudes: The Mind of the Indian Civil Service. — London, 1993. — 292 pp.

10. Bayly Chris. Empire and Information. Intelligence gathering and social communication in India 1780—1870. — Cambridge, 1996. — 334 pp.

11. Morrison A. Russian Rule in Samarkand (1868—1910). A Comparison with British India. — New York, 2008. — 364 pp.

12. Sahadeo J. Russian colonial society in Tashkent: 1865—1923. — Bloomington-Indianapolis, 2007. — 316 pp.

Архивные материалы:

13. АВПРИ. Ф. Консульство в Кашгаре. Оп. 630. Д. 28.

14. АВПРИ. Ф. Среднеазиатский стол. Оп. 486. Д. 34.

15. РГИА. Ф. 1292. Оп. 1. Д. 1933а.

16. РГВИА. Ф. 1396. Оп. 3. Д. 549.

17. РГИА. Ф. 1292. Оп. 1. Д. 1933а.

18. ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 25. Д. 73.

19. ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1100.

20. ЦГА РУз. Ф. И-276. Оп. 1. Д. 905.

Стилистика и грамматика авторов сохранена.
Добавить статью

Другие статьи автора

29-08-2018
Призраки и страхи колониальных властей Туркестана: мусульманское «духовенство» в восстании 1916 г.
19399

Еще статьи

Комментарии
Комментарии будут опубликованы после проверки модератором.

×