Добавить статью
13:33 29 Августа 2018 Обновлено 19:08 29 Августа 2018 19148
Призраки и страхи колониальных властей Туркестана: мусульманское «духовенство» в восстании 1916 г.

Ойбек Анварович Махмудов, доцент кафедры всемирной истории исторического факультета Национального университета Узбекистана, к.и.н. (Республика Узбекистан)

Исполнилось 100 лет со дня, пожалуй, самого массового и опасного движения населения среднеазиатских владений Российской империи против ее владычества в крае. Конечно, это было далеко не первое восстание такого рода. Так, в 1898 г. в Ферганской области произошло крупное Андижанское восстание1, потрясшее колониальные власти своей неожиданностью и массовостью участия «туземцев» в нем. Оно оказало значительное влияние на взгляд российских властей на население края в сторону еще большей подозрительности и отчужденности. Но при этом властями не были сделаны правильные выводы из этого восстания, и политика колониальной администрации в крае практически продолжала оставаться прежней, что и привело в дальнейшем к трагическим и кровавым событиям 1916 г.

0_201654_e0344baa_orig

Как известно, население Туркестанского края в своем подавляющем большинстве являлось мусульманами суннитского толка и влияние ислама и мусульманского «духовенства»2 на его жизнь, взгляды и представления по отношению к российским колониальным властям было огромным (хотя отличалось у разных среднеазиатских народов). Не удивительно поэтому, что представители российской колониальной администрации очень часто видели или, по крайней мере, подозревали во многих событиях и выступлениях местного населения против русских властей влияние или прямое подстрекательство мусульманского «духовенства».

Так было и с Андижанским восстанием 1898 г., и с рядом других движений, в поднятии которых обычно обвиняли различных духовных мусульманских лидеров, часто не пытаясь даже разобраться в глубоких социальных и экономических причинах событий. Конечно, поиск причин восстаний против российской власти в перманентной ненависти «мусульман» к «неверным» русским было намного легче найти, чем пытаться разобраться в подлинном недовольстве «туземцев» политикой и неудовлетворительными методами управления колониальной администрации. Именно поэтому исламский фактор в недовольстве российской властью в Туркестане был очень популярен среди краевого чиновничества всех уровней. Об этом очень много писалось на самом высоком уровне. Стоит хотя бы вспомнить знаменитый доклад Туркестанского генерал-губернатора С.М.Духовского «Ислам в Туркестане»3, написанный по следам андижанских событий 1898 г.

Если по отношению к предыдущим восстаниям влияние ислама и мусульманского «духовенства» в той или иной мере можно более или менее проследить, то в восстании 1916 г. это выявить намного сложнее. Ниже я не буду пытаться доказать решающее или значительное влияние мусульманского «духовенства» и ислама на восстание 1916 г. Я попытаюсь показать то, как видели представители российской колониальной администрации различных уровней это восстание и участие в нем мусульманского «духовенства». Для этого и, так сказать, для большей наглядности взгляды колониального чиновничества на ислам и мусульманское «духовенство», а также на участие его в восстании 1916 г. я буду предоставлять больше возможности самим российским чиновникам высказать свои взгляды и представления, приводя цитаты из архивных документов, порой довольно обширные, попутно комментируя и анализируя их.

Кроме того, я попытаюсь выявить, как вообще представляло себе колониальное чиновничество Туркестана особенности, взгляды, роль, деятельность, значение, влияние на местное население и т.д. т.н. мусульманского «духовенства» и ислама как религиозно-политического фактора вообще. Ответы на эти вопросы представляются чрезвычайно важными. Ведь чиновник – это человек, обличенный властью, но, как и всякий представитель «рода людского», имеющий свои взгляды, пристрастия, фобии и т.д. На действия и решения, принимаемые им, в той или иной мере влияет его личное восприятие окружающего мира. От этой «серой массы чиновников», как их обычно называли, и которая, несомненно, не была однородной (имена которых нам часто даже не известны), зависело, как проводились в жизнь решения высшей администрации колонии, принимавшиеся, прежде всего, на основании информации, большей частью полученной от тех же чиновников на местах.

Эта информация после соответствующей «обработки», не исключавшей привнесения чиновником, готовившим документ, своего личного мнения, интерпретации и видения фактов, ложилась на стол начальства в виде различных докладных, отчетов, рапортов, записок и т.д. Часто именно на их основе и определяли основные направления политики метрополии на местах. Понимание же того, как репрезентировал для других и для себя колонию, ее жителей и их религиозно-политические взгляды чиновник, управляющий и принимающий решения, дает нам шанс понять подоплеку многих действий, а также скрытых, часто неосознанных движущих сил политики, проводимой местной российской администрацией на «окраинах» империи.

Не претендуя на полноту освещения проблемы, постараемся рассмотреть некоторые ее аспекты на примере рапортов, донесений и отчетов российских колониальных чиновников4.

Не рассматривая детально подробности, ограничимся описанием и рассмотрением некоторых событий восстания.

Восстание 1916 г. охватило огромную территорию современных среднеазиатских государств и Казахстана. Причин восстания было много. Все они составляли комплекс, в котором переплетались как политические, экономические, социальные причины, так и общее недовольство населения методами колониального управления краем и переселением в Туркестан русских крестьян. Недовольство исподволь копилось многие годы, но почти не замечалось властями вплоть до начала восстания5. Как известно, катализатором к восстанию явился Высочайший указ «О привлечении мужского инородческого населения империи для работ по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии, а равно и для всяких иных необходимых для государственной обороны работ» от 25 июня 1916 г.6

После объявления об этом среди населения начались возмущения, причем, как отмечали сами русские власти, «характер и размеры их (беспорядков. – О.М.) значительно изменялись в зависимости от местных условий по областям и даже отдельным уездам»7. Возмущения, прежде всего, были связаны с неожиданностью этого объявления и тем, что был разгар полевых работ.

Хронологически самое первое выступление произошло 4 июля 1916 г. в Ходженте. Толпа «туземцев-горожан» собралась у канцелярии полицейского пристава и потребовала отмены составления списка рабочих для отправки на тыловые работы. В результате произошло столкновение и был открыт огонь. Погибли два человека из нападавших и один был ранен8. Через несколько дней военный губернатор Самаркандской области Н.С.Лыкошин встретился с местными жителями, собравшимися на площаде возле городского вокзала. Далее произошла очень интересная и весьма характерная сцена.

Вот как описывает эту встречу сам Лыкошин: «Здесь меня ожидала довольно большая толпа народа из соседних селений Костакоза и Исписара, и я остановился, желая с ними говорить. Я просил всех сесть, как стояли, и сам стоя начал разъяснять собравшимся все значение Высочайшего повеления о наряде рабочих и правила самого набора.

Меня внимательно слушали, но толпа стояла с мрачными лицами и хранила жуткое молчание.

Ученый туземец, один из мулл с. Исписар, бывший когда-то народным судьей, дав мне договорить, встал и, почтительно сложив руки, попросил позволения спросить еще несколько слов и, получив разрешение, повторил мне легенду о данном генерал-адъютантом Кауфманом обещании не брать в солдаты туземцев… пока не минует пятьдесят лет со дня завоевания края. “Вот для ташкентцев уже истекло полвека и от них уже можно брать рабочих, – закончил туземец свою легенду, – а Ходжент и Ура-Тюбе присоединены позже, льготный срок для них еще не истек”.

Мне пришлось разъяснить моему собеседнику и всей толпе баснословность рассказанной легенды, мое объяснение было как будто принято, но последствия сего получились совсем неожиданными: мулла, с которым я говорил, вдруг, обратившись к толпе, сказал: “Да что там толковать – ведь говорили же вы, мусульмане, что не дадите рабочих!” – “Не дадим, не дадим!” – тихо загудела толпа, и я лишь только еще раз подтвердил, что Высочайшее повеление о наряде необходимо исполнить во что бы то ни стало»9.

В этом эпизоде интересна роль «муллы». Он сам являлся когда-то представителем русской колониальной администрации, будучи народным судьей (казий). Но теперь именно он выступил в качестве своеобразного вожака людей, не желавших отправляться на работы. Осознавая это, Лыкошин мог лишь беспомощно и обреченно высказаться о непременности исполнения императорского повеления. А ведь Лыкошин считался знатоком края, прекрасно владел местными языками, и поэтому довольно хорошо понимал психологию «туземцев».

Пожалуй, одним из наиболее ярких и жестоких эпизодов восстания 1916 г. (помимо событий в Семиречье) является восстание в Джизакском уезде Самаркандской области. Началось оно 13 июля 1916 г. и почти сразу приняло чрезвычайно острый и остервенелый характер. В этот день толпа предъявила требование уездному начальнику Рукину выдать им списки лиц, отправляемых на тыловые работы. После получения отказа Рукин вместе со своими людьми был жестоко убит. На следующий день восстание охватило почти всю территорию уезда.

В ряде мест оно приняло откровенно антирусский характер. Причем особенно ярко это проявилось в тех районах уезда, где во главе восставших встали представители мусульманского «духовенства» и потомки бывших местных правителей. В частности, одним из главарей восстания являлся Назыр-ходжа. По мнению заместителя военного прокурора генерал-лейтенанта Н.Е.Игнатовича, расследовавшего события в Джизаке, «сигнал этому восстанию подал некий ишан Назыр-ходжа, бывший посланцем от города Джизака в Ташкенте. Вернувшись 13 июля из Ташкента, ишан Назыр-ходжа благословил народ на войну с русскими и двинул громадную вооруженную толпу на русскую часть гор. Джизака, причем первою жертвою этого восстания был начальник уезда полковник Рукин». Далее в рапорте Игнатович сообщает, что в третьем Зааминском участке Джизакского уезда Зааминским беком был избран «некто ишан Касым-ходжа, который, назначив своих сподвижников при себе “министрами”, начал священную войну против русского владычества с целью образования… самостоятельного бекства»10.

Н.С.Лыкошин в своем донесении Туркестанскому генерал-губернатору А.Н.Куропаткину утверждал, что между ишаном Назыр-ходжой, Мухтар-ходжой (предполагаемым руководителем восставших в Джизаке) и главой восстания в Богданской волости Абдурахманом Дживачи существовала связь. Вывод этот делался на основании сведений, что сын последнего был «мюридом или последователем, учеником ишана Назыр-ходжи». Лыкошин также считал очевидным, что ишаны других местностей Джизакского уезда (например, ишан в селении Заамина) были осведомлены о намерениях джизакских ишанов и, может быть, действовали с ними заодно через своих мюридов в разных местах края. Путем мистическо-религиозных внушений они подчиняли волю своих учеников. Любой приказ ишана мюриды должны были выполнять без рассуждений.

Никакой страх ответственности не мог удержать мюрида от исполнения приказания, так как мюрид считал ишана своим духовным руководителем, и потому обязанным творить волю наставника. Таким образом мюрид спасал свою душу и заслуживал одобрение духовного руководителя. Лыкошин считает, что «набор рабочих послужил лишь удобным предлогам, а больше имелись в виду религиозно-завоевательные стремления ишанов, о чем свидетельствует тот факт, что при нападении на русских имели место настойчивые предложения русским переходить в ислам и даже, как говорят, случаи производства обрезания над новообращенными, под угрозой смерти согласившихся переменить веру отцов на мусульманскую»11.

Складывается впечатление, что Лыкошин чересчур абсолютизирует влияние «духовенства» на свою паству, которая, по его мнению, вообще не может рассуждать и действует лишь по приказу своих ишанов и мулл. Впрочем, это вполне в русле «ориенталистских» представлений, господствовавших в широких кругах чиновничества и вообще в образованных кругах русского общества Туркестана.

Несомненно, ислам играл значительную и отчасти движущую роль в представлениях восставших. Это видно хотя бы на примере, отмеченном Лыкошиным, о спасении тех русских, которые под угрозой смерти соглашались принять ислам. Вот еще один факт подобного отношения. 14 июля в кишлаке Сантабе Богданской волости Джизакского уезда осадили топографа и техника поземельно-податной комиссии, живших в юрте вместе с женами. Их окружили и начали обстреливать камнями. «Спасло всю эту горсть русских людей то обстоятельство, что им предложили принять мусульманство, на что ввиду безвыходности положения они решили согласиться. Настроение толпы тотчас изменилось к лучшему, около русских появился ишан и как будущих мусульман взял под защиту и провел в свое помещение, где они и проживали до 26 июля, когда пришли казаки и выручили их»12.

Если русские отказывались принять ислам, то их непременно стремились убить. Это произошло с Зааминским участковым приставом Соболевым 12 июля, который отбивался вместе со стражниками от осаждавшей толпы «туземцев» в одном из домов в Заамине. «До 12 часов дня выстрелов со стороны мятежной толпы не было, они имели намерение взять всех живьем, чтобы заставить принять мусульманство (такое предложение делал Зааминский ишан). Когда же осажденные отвергли сдачу, из толпы начали стрелять»13. В результате Соболев погиб, а стражникам все же удалось спастись.

Создается впечатление, что Лыкошин, как и многие другие колониальные чиновники, несколько преувеличивал влияние мусульманского «духовенства» на начало и ход восстания, хотя, конечно, их роль, порой довольно значительную, отрицать нельзя. Конечно, свести все причины волнений к деятельности каких-либо сил – мусульманского «духовенства», германских или турецких агентов – было легче и удобнее для колониальных властей, чем разбираться с глубокими подлинными причинами недовольства «туземцев».

Как уже отмечалось многими исследователями, причины восстания лежали глубоко внутри и коренились, прежде всего, во все нараставшем недовольстве жителей Туркестана методами управления и политикой российских колониальных властей, а также экономическими и социальными причинами. Объявление набора на тыловые работы и деятельность мусульманского «духовенства» явились лишь катализатором и толчком к народному восстанию против русских властей, выливавшееся иногда в стремление к уничтожению всех русских14.

Но был и несколько иной взгляд на роль мусульманского «духовенства» в восстании. Так, Туркестанский генерал-губернатор А.Н.Куропаткин считал, что оно сыграло немалую роль «в деле происшедших беспорядков», но при этом духовенство, «зависящее по своему положению от доброхотных деяний населения, вынуждено было высказывать себя не иначе как борцами за народное дело»15. Таким образом, Куропаткин снимает основную ответственность за поднятия восстания с «духовенства», но, правда, и не указывает других конкретных виновных.

Высказывалось и такое мнение о причинах участия «духовенства» в восстании: «…Ишанам, – писал Лыкошин, – не хотелось отпускать в Россию своих мюридов, потому что… они лишались с их уходом даровых рабочих рук и отлично понимали, что из России их последователи вернутся совсем не такими послушными их слугами, какими были здесь…»16

Вообще, следуя рассуждениям колониальных чиновников, возникает ощущение, что когда они писали о тех же ишанах, муллах, имамах и т. д., что именно они явились поджигателями народа против русских в некоторых районах Туркестана, имелось в виду, что руководствовались они, прежде всего, не религиозными, а чисто земными практическими целями захвата власти или сохранения влияния на своих мюридов и связанного с этим личного благополучия.

Возможно, это делалось из неосознанного или осознанного желания выставить духовных лидеров мусульман своего рода дельцами от религии, пекущихся лишь о своем благополучии и беспринципно использующих простых верующих для достижения этих целей. Особенно любопытно это слышать от военного губернатора Самаркандской области Н.С.Лыкошина. Все эти рассуждения показывают, насколько «ориенталистским» в саидовском смысле было восприятие «туземцев» у русского колониального чиновничества, причем это восприятие здесь было отнюдь не положительного характера.

В широких кругах колониального чиновничества, несомненно, искренне считалось, что Россия должна нести народам Туркестана свет истины и просвещения. Поэтому понятны с горечью написанные Лыкошиным и, скорее всего, отражавшие мнение значительной части русского общества Туркестанского края строки: «Видимо, за прошедшие после завоевания края полвека нам не удалось побороть в народе фанатическую его нетерпимость к иноверцам-завоевателям и убедить население в преимуществах русской культуры и русской гражданственности». Далее Лыкошин называет свыше шестнадцати причин, по его мнению, такой «неудачной колонизации». Среди них, в частности, отмечалась «совершенная неосведомленность наша (колониальных властей. –О.М.) о ходе духовного и умственного развития туземного населения, отсутствие развевающих школ и полнейшее невмешательство в дела мусульманской школы, передающей подрастающему поколению только схоластическую премудрость, унаследованную от предков, нисколько не развивающей, а фанатизирующей своих учеников».

Еще одной причиной, по мнению Лыкошина, является «равнодушие к борьбе с суфийской проповедью местных ишанов, поработивших своих духовных последователей (мюридов) и ведущих свою паству вовсе не навстречу русским интересам в крае. Видное участие ишанов в Джизакском мятеже подтверждает это указание»17.

Со взглядом Лыкошина полностью гармонирует мнение и.д. военного губернатора Ферганской области полковника Иванова. Он отмечает, что долгое время «велась мусульманская фанатическая пропаганда против неверных в покровительствуемых нами мусульманских учреждениях, оставшихся без всякого надзора. Одновременно с сим облегчалась возможность широкого паломничества в Мекку, и сотни тысяч ходжей разносили по краю фанатические доктрины ислама и почерпнутые в Турции идеи панисламизма вместе с описанием своих впечатлений о величии мусульманского государства»18.

Для лучшего понимания взглядов российского колониального чиновничества на мусульманское «духовенство» было бы не лишним выяснить, кого же они сами включали в это понятие и как характеризовали его значение и роль в жизни местного мусульманского населения Туркестана. В этом на помощь нам приходит тот же полковник Иванов. Вот что он пишет по этому поводу: «…Считаю своевременным охарактеризовать совершенно обособленную от русского влияния… группу туземного населения, определяемую словом “духовенство”. Сюда входят туземные священнослужители, класс учителей в бесчисленных медрессе и мактабах, бродячие проповедники (маддахи) и представители мусульманского воинствующего суфизма – ишаны со своими мюридами и учениками (суфи). Вся эта группа с первых моментов после завоевания края оплакивала утрату мусульманской самобытности и подпадение под власть неверных. Эта группа провозвестников воинствующего ислама не вложила, как и велит Коран, меча в ножны и после того, как русское оружие разбило всякое сопротивление туземных народов и покорило их под власть Белого царя. На всем пространстве времени от первых дней завоевания края русскими войсками до наших дней эта группа вела тайную агитацию против русского влияния, пользуясь покровительством веротерпимого закона, лишь усиливалось с каждым днем, все более и более овладевая настроениями народной массы. Так, с каждым годом росло число мусульманских учебных заведений, а вместе с тем увеличивалось и число обучающихся в них распропагандированных фанатиков. С каждым годом увеличивалось паломничество в Мекку, обратившееся в последнее время в массовое движение. А вместе с этим увеличивались контингенты, среди которых фанатическое духовенство приобретало значение единоличных властителей дум. Постепенно пропаганда мусульманского духовенства приняла решающее значение. Все туземное население пришло к выводу, что русские принесли с собой в край “скверну”, нетерпимую мусульманским вероучениям, и что скверна эта грозит заражением всему правоверному населению, дети которого уже начали заражаться. Отсюда успех идей панисламизма…»19

Как видно из этого текста, представление о мусульманском «духовенстве» у российского чиновника весьма отрицательное. Оно изначально представляется как перманентный враг власти России в регионе, с которым надо бороться во что бы то ни стало.

В Ферганской области, согласно документам, также было много представителей «духовенства», и прежде всего, ишанов, «замешенных в ведении подстрекательства к делу учинения беспорядков и отказа давать рабочих в формируемые рабочие команды». Среди них в Андижанском уезде, по агентурным данным помощника начальника Туркестанского районного охранного отделения подполковника Г.Ф.Розалиона-Сошальского, были следующие «духовные» лица: Кайкинский ишан Нарынской волости Ходжа-Мухаммед Сайид-Ахмед-Ишанов – участник еще Андижанского восстания 1898 г.; Дальверзинский ишан Шамсутдин-Мирза Сайфетдинов с двумя сыновьями. Кроме того, указывается, что в кишлаке Чинабад подстрекательством к беспорядкам занимался некий неизвестный по имени ишан из Ташкента и еще один ишан, также неизвестный по имени, из кишлака Найнаван Ханаватской волости. Пропагандой избиения русских занимался в кишлаке Яробаши местный мулла совместно с седым стариком сартом20.

Влияние мулл на организацию беспорядков Розалион-Сошальский отмечал и в Кокандском уезде. Весьма любопытно обоснование этого вывода. Он утверждает, что так как волнения произошли на рассвете, то, «принимая затем во внимание, что в настоящее время ураза (пост), когда мусульманам днем не разрешается ничего есть, а можно есть лишь ночью, когда в мечетях происходят усиленные моления, является несомненным, что разработка плана действий происходит не без участия мулл»21. Такие доводы показывают весьма поверхностное знание подполковником основ ислама, что было скорее обычным явлением среди русских чиновников Туркестана, чем исключением.

Довольно показателен один из выводов, сделанный Г.Ф.Розалионом-Сошальским о событиях 1916 г.: «… по имеющимся агентурного сведениям, как в Ферганской, так равно в Сыр-Дарьинской и Самаркандской областях, за спинами толпы стоят казии и муллы, которые, благодаря своему привилегированному положению, играют на два фронта, а именно: перед начальствующими лицами они с успехом стремятся доказать свою преданность России, но в этом направлении абсолютно ничего ни делают, наоборот, будучи обеспокоены тем обстоятельством, что в рабочие команды легко могут попасть их сыновья и родственники, они тайно подстрекают толпу своих прихожан отказываться от поставки рабочих…»22

После объявления о наборе рабочих в Андижане толпа стала спрашивать у членов «туземной» администрации, как им поступить. Алайлыкский народный судья (казий) Мулла-Мавмен-Ходжа Мулла-Наркулов заявил: «Я имею единственного сына, если царю он нужен, я жертвую своим сыном». Сайский народный судья Мулла-Тюракул Джанбалиев считал, что «по шариату туземцы обязаны выполнять высочайшие повеления». По мнению еще одного улема, Мод-Муллы Ахуна шариат не воспрещал мусульманам исполнять волю царя. Далее в документе говорится, что «выступления» двух указанных народных судей и ишана были встречены народом с энтузиазмом и единовременным возгласом: «Мы согласны выставить рабочих и исполнить царскую волю. Амин».

Душевный подъем народа был настолько высок, что все собравшиеся начали плакать от умиления. Собрание закончилось краткой молитвой за царя и народ, уполномочив старшего аксакала составить приговоры о своем согласии поставить рабочих для армии, после чего народ мирно разошелся по домам…» Но все это благообразие разбивается о дальнейшие строчки документа, что «туземное население … продолжает волноваться» и отказывается подчиняться своей «туземной администрации», которая полностью утратила свое влияние23.

Представители колониального чиновничества были сторонниками различных мнений, видевших корень бед лишь в деятельности и подстрекательствах мусульманского «духовенства», с которым стоит бороться, и победа над которым решит все проблемы. Но были и более трезвые, глубокие оценки и мнения, указывающие, что влияние ислама на население и его оппозиционные настроения против российской власти лишь последствия, а не причина этого и что бороться с влиянием мусульманского «духовенства» и ислама на население надо совершенно другими способами.

Тот же полковник Иванов в резолюции на одном из документов указал: «Бороться с человеконенавистническим направлением ислама, выражавшимся в проповедях маддахов, программах медрессе и мактабов и всей деятельности мусульманского духовенства, я нахожу возможным лишь путем устранения всего того, что составляет благоприятную почву для ненависти, т. е. несправедливости, злоупотреблений эксплуатации, а также выдвинуть свою, отвечающую народным запросам программу образования, мерами же полицейского воздействия я опасаюсь вызвать лишь еще большее недовольство и достичь этим результатов совершенно обратных»24.

Таким образом, восстание 1916 г. всколыхнуло и возродило все призраки и страхи российской колониальной администрации, существовавшие у нее как минимум со времен Андижанского восстания 1898 г. Ислам всегда воспринимался большинством российского колониального чиновничества Туркестана как нечто враждебное власти России, требующего чрезвычайно осторожного отношения и контроля.

То же касалось и мусульманского «духовенства». К нему старались подходить с осторожностью, считая его перманентным врагом русской власти. Но при этом мусульманское «духовенство» старались всячески задобрить, привлечь на свою сторону, включив в состав «туземной» администрации в качестве волостных старшин и народных судей (казиев), или, по крайней мере, нейтрализовать контроль за их деятельностью. Но эта политика не была последовательна и сбалансирована. Власть никак не могла решить, стоит ли создавать специальные органы для регулирования ислама (Духовное управление) или нет. Эта дискуссия длилась со времен завоевания Туркестана и так и не была разрешена вплоть до 1917 г.25

Вспыхнувшее восстание 1916 г. заставило колониальные власти вновь обратить пристальное внимание к мусульманскому «духовенству» и искать, по крайней мере, в некоторых районах именно в нем источник «возмущения» как против мобилизации населения на тыловые работы, так и российской власти вообще. Часто виновность и участие «духовенства» обосновывались просто тем, что, «если бы они (муллы и ишаны. – О.М.) возвысили голос и обратились к общей массе населения с разъяснениями и указаниями на текст Корана о повиновении сему распоряжению, то, безусловно, все обошлось бы спокойно»26. Таким образом, нейтральную позицию мусульманского «духовенства» в вопросе призыва рабочих многие российские чиновники претенциозно были склонны расценивать как враждебную русской власти.

Сложно ответить на вопрос, какова была степень участия мусульманского «духовенства» в восстании 1916 г. Но в представлении многих российских чиновников это участие было довольно значительным, а иногда и решающим, при этом их не интересовали особые доказательства. Это признавалось как константа со времен Андижанского восстания 1898 г. Именно в этой предубежденности, возможно, и крылась причина того, что колониальное чиновничество вовремя не почувствовало начало возмущения населения против российской власти, в котором указ о призыве на работы явился в значительной мере всего лишь искрой, из которой разгорелось пламя.

Из сборника докладов Международной научно-практической конференции «Цивилизационно-культурные аспекты взаимоотношений России и народов Центральной Азии в начале XX столетия (1916 год: уроки общей трагедии)», прошедшей в г.Москва 18 сентября 2015 г.

1 Подробнее см.: Бабаджанов Б.Б. Андижанское восстание 1898 года и «мусульманский вопрос» в Туркестане (взгляды «колонизаторов» и «колонизованных») // Ab Imperio. 2009. № 2. C. 155–200.

2 Здесь и далее под понятием мусульманское «духовенство» я понимаю всех лиц, официально и неофициально причастных в глазах колониальной администрации к исполнению различных треб и обрядов ислама, в том числе судебной. В документах их называли муллами, ишанами, ходжами, казиями и т. д., не всегда до конца понимая подлинный смысл употребляемых терминов.

3 Ислам в Туркестане. Всеподданнейший доклад Туркестанского генерал-губернатора генерала от инфантерии [С.М.] Духовского. Ташкент, 1899 // Императорская Россия и мусульманский мир / Под ред. Д.Ю. Арапова. М., 2006. С. 142–178.

4 При исследовании я в основном пользовался архивными документами, как неопубликованными, так и опубликованными в различных специальных сборниках.

5 То же было и с Андижанским восстанием 1898 г., которое оказалось совершенно неожиданным для русских властей. См.: ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 25. Д. 73. Л. 1–35.

6 Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане. Сборник документов. М., 1960. С. 25–26.

7 Там же. С. 69.

8 См.: ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1135. Л. 36.

9 Там же. Оп. 31. Д. 1100. Л. 22–22 об.

10 ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1100. Л. 103–103 об.

11 Восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане. С. 141.

12 ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1100. Л. 26 об.

13 ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1100. Л. 26 об.

14 Например, см.: Котюкова Т.В. Восстание 1916 г. в Туркестане: ошибка власти или историческая закономерность? // Обозреватель-Observer. 2011. № 8. С. 98–126.

15 ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1100. Л. 149.

16 Там же. Л. 149.

17 ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 31. Д. 1100. Л. 29 об. – 30.

18 Там же. Л. 46 об.

19 Там же. Л. 47–47 об.

20 ЦГА РУз. Ф. И-276. Оп. 1. Д. 905. Л. 37–37 об.

21 Там же. Л. 39.

22 Там же. Л. 46 об. – 47.

23 Там же. Ф. И-461. Оп. 1. Д. 1888а. Л. 60.

24 Там же. Ф. И-276. Оп. 1. Д. 905. Л. 112 об.

25 См.: ЦГА РУз. Ф. И-1. Оп. 11. Д. 326, Л. 2; Д. 1725. Л. 10–14, 22–26, 52–68, 85–85 об, 89–89 об, 250–250 об, 283–283 об; Ф. И-1. Оп. 18. Д. 29. Л. 130–136 об; Ф. И-17. Оп. 1. Д. 15449. Л. 61–63; Ф. И-717. Оп. 1. Д. 16. Л. 403–414 об; Д. 19. Л. 11–16 и др.

26 ЦГА РУз. Ф. И-276. Оп. 1. Д. 905. Л. 333 об.

Стилистика и грамматика авторов сохранена.
Добавить статью

Другие статьи автора

02-10-2017
Участие местного населения в восстании 1916 года: представления и репрезентации российских колониальных чиновников
21759

Еще статьи

Комментарии
Комментарии будут опубликованы после проверки модератором.
Для добавления комментария необходимо быть нашим подписчиком

×